троим — оказалось, какой-то тягучий ликер. Максиму ликер не нравился, и все же он отпил, хотел глотнуть еще раз, но послышался звонок, и в дверях появился Лодзен. Он подошел к Иванне, долго держал ее руку и заглядывал в глаза, и вдруг Рутковский понял, что полковник влюблен в жену Юрия, может быть, безнадежно, но все же влюблен: наверное, потому его, Максима, так быстро и без особых осложнений взяли на РС.
Наконец полковник оторвался от руки Иванны, по-отцовски погладил Стефанию по щеке и кивнул Максиму.
— И вы пьете такую бурду? — покачал головой, идя к бару. — В то время, когда тут есть... — Лодзен открыл бар: засветились лампочки, и Рутковский увидел бутылки с разноцветными этикетками. — Если тут есть! — Полковник торжественно достал наполовину пустую бутылку. — «Белая лошадь»... Вот что тут есть, а разве может сравниться что-либо с шотландским виски? Идите сюда, — позвал Максима, — не пожалеете.
Рутковского не нужно было просить — хотел рассказать про вчерашний инцидент с бандеровцами или теми, кто хотел выдать себя за них.
Полковник внимательно выслушал Рутковского и покачал головой. Вынес приговор безапелляционно:
— Бандеровцы! И это же надо: суют паршивый нос не в свои дела. Придется прищемить.
— Я лишь чудом остался жив, — пожаловался Максим.
— Никакого чуда нет. Хотели вас попугать. Они знают свое дело, если бы собирались в самом деле ликвидировать... — красноречиво махнул рукой.
— И это в свободном мире, под носом у полиции! — продолжал играть Рутковский.
Лодзен остановил его коротким жестом.
— Я понимаю их, — ответил сухо. — Коммунисты залили им сала под шкуру, и бандеровцы каждого подозревают... Кстати, — повернулся к Луцкой, — панна Стефа, не знаете ли вы эсбистов Стефана и Богдана?
— Откуда панна может знать громил? — искренне удивился Рутковский.
Лодзен посмотрел на него внимательно.
— Не слышали, что панна работает у Стецька? — спросил его.
Рутковский покрутил в пальцах бокал. Оказывается, Стефания сидит на Цеппелинштрассе, 67, рядом с кабинетом того, кто называет себя «премьером Украинского самостийного государства».
Максим перевел взгляд на Стефанию, увидел, как девушка напряглась — всего на мгновение; глянула остро исподлобья, но сразу же прищурилась и махнула рукой.
— Не знаю таких, — ответила. — Может, псевдо?
— Вчера двое из ваших, — пояснил Лодзен, — чуть не отправили на тот свет пана Рутковского. В прошлом эсбисты и назвались Богданом и Стефаном.
Луцкая покачала головой.
— Пану полковнику должно быть известно, что ОУН отказалась от террора, — ответила.
— Я знаю вашу компанию лучше, чем этого бы вам хотелось, — захохотал Лодзен, — и не нужно кормить меня баснями. Передайте вашему шефу, — вдруг сказал резко, — если будет своевольничать, прибегнем к санкциям!
Тон полковника был недвусмысленным, и Луцкая поняла, что допустила ошибку. Пообещала:
— Завтра я узнаю, кто учинил это безобразие. Если наши люди, будут наказаны. — Она сказала это без уверенности: пообещала и забыла. Наверное, и Лодзен в принципе считал инцидент исчерпанным.
Из магнитофонных колонок лилась тихая протяжная музыка, пахло спиртным и духами, Лодзен вполголоса рассказывал о поездке на Гавайские острова и обычаях аборигенов, Луцкая сидела рядом с Максимом, и чувствовалось тепло ее плеча — все было спокойно, дух умиротворения витал в гостиной, и Рутковскому вдруг показалось вчерашнее происшествие тяжелым и злым сном. Он крепко прижался к плечу Стефании и предложил совсем тихо, чтобы не услышал полковник:
— Поедем?
Стефа опустила веки, дождалась паузы в рассказе Лодзена и поднялась.
— Завтра у меня трудный день, — пожаловалась, — должна ехать. Нам с паном Рутковский по пути — могу подвезти.
Она поставила «фольксваген» напротив дома Максима уверенно, как будто уже была здесь. Рутковский предложил зайти на минутку посмотреть, как устроился. Луцкая лишь смерила его насмешливым взглядом, в лифте отстранилась от него, смотрела отчужденно и даже как-то неприветливо.
Бросив сумочку на стол, прошлась по комнате, заглянула в ванную и похвалила:
— Хорошая квартира... Только казенная.
— Малообжитая.
— Неуютно. Приготовь кофе.
Максим пошел на кухню, не удивившись внезапному переходу на «ты». Выйдя через несколько минут с кофейником в руках, увидел Стефу полуобнаженной перед зеркалом. Оглянулась через плечо, спросила просто:
— Я тебе нравлюсь?..
Рутковский просматривал свежие киевские газеты, выбирал данные о разных людях и, ссылаясь на источник, заносил эти данные в картотеку. Некоторые сообщения состояли лишь из нескольких строк, были и на многих страницах — задание состояло в том, чтобы собрать о человеке как можно больше фактов, вплоть до опровергнутых слухов. Карточка рассказывала, когда и на какой пост назначен человек, где и с какими докладами выступал, в какие командировки ездил, где живет, в каких кругах имеет поддержку... Когда речь шла о писателях или ученых, приводились оценки их работ в прессе и частные точки зрения.
Отдел, где работал Рутковский, был подчинен разведке. Из картотеки, которую составлял Максим с коллегами, работники разведки отбирали только то, что их интересовало. Иногда приходило указание: такого-то человека «осветить» детальнее. Тогда фамилия этого человека выискивалась в газетах с особенным вниманием, специальные задания получали агенты и информаторы.
Картотекой широко пользовались работники редакции для провокационных передач.
Рутковский уже знал, что картотека — незначительная часть работы его отдела. Главное заключалось в сборе разведывательных данных. На каждую информацию, исходившую от агентуры, заведующий отделом Роман Кочмар или его заместители писали короткую аннотацию и делали вывод о ее ценности, достоверности, степени секретности, а также намечали круг людей, которых нужно было с нею ознакомить.
Доступ к этой картотеке интересовал Рутковского больше всего. Занятый работой (а ее всегда было много, и заместители шефа отдела следили, чтобы никто не бездельничал), Максим не заметил, как в комнату вошел пан Кочмар. Небольшого роста, лысый, краснолицый, он держался уверенно и был категоричен в своих выводах и высказываниях. Отличался упрямством и, как все упрямые люди, редко менял убеждения и мнение о людях. К Максиму с самого начала относился без симпатии, сухо и сдержанно, и можно было представить себе удивление Рутковского, когда Кочмар остановился возле его стола и поинтересовался, как идут дела.
Максим подал шефу стул. Кочмар отказался, присел просто на угол заваленного бумагами стола, взял несколько газет, но сразу отбросил их. Сказал не так, как всегда — сухо и официально, а доброжелательно:
— Мы довольны вами, пан Максим...
Рутковский поднялся из-за стола. Знал, что Кочмар был унтерштурмфюрером СС и боготворил дисциплину. Прижав локти, Максим коротко сказал:
— Очень рад, что вы хорошего мнения о моей скромной работе.
Догадывался, почему так быстро изменилось отношение Кочмара к нему: через Мартинца или Карплюка пан Роман узнал об отказе Максима подписать письмо, — наверное, такого письма не
