иногда намекал, что познакомился в ресторане с какой-то молодухой...
Что там, мол, наши бабы? Наши — малокультурные, юбки носят, как и двадцать лет назад, и обращение неинтеллигентное: ты ее обнимать, а она дулю скрутит или еще хуже — огреет, а в городе образованные, сами коленками светят...
Но размах Сидоровой деятельности постепенно сужался, в районе навели порядок, самых заядлых магарычников поснимали, и наконец Сидор, как ни страдало его самолюбие, пошел работать на ферму.
— Разжаловали в рядовые, — жаловался он, но пить стал значительно меньше, за свои не очень-то разгонишься, и этот поворот в его судьбе первой оценила жена.
— Рядовой, зато трезвый, — утешала.
Сидору такой аргумент не очень нравился, но что оставалось делать? Хотя, пожалуй, времени теперь имел больше и мог крутиться возле своих любимых ульев. Десять пчелиных домиков стояли у Сидора в саду — аккуратные, покрашенные в зеленый цвет, крытые оцинкованным железом. Даже журнал «Пчеловодство» начал выписывать Сидор и хвалился, что дело поставлено у него на научную основу.
Сидор не сунулся первым в магазин, видел, как мужчины в ресторанах пропускают впереди себя женщин, вот и уступил дорогу Прасковье, жена бросила на него удивленный взгляд, но уверенно поднялась на высокое крыльцо и направилась в открытую дверь.
Магазин в Щербановке назывался сельским универмагом, занимал он новое и весьма пристойное помещение: торговали тут всем — начиная от сахара и консервов и кончая одеколоном и готовой одеждой.
Чета Стецюков постояла в дверях магазина, разглядывая, не завезли ли случайно что-нибудь дефицитное. Продавщица Люба взвешивала доярке Анне конфеты и лениво переговаривалась с ней, в окно билась и жужжала муха, и черный кот не спускал с нее бдительного глаза.
Прасковья вздохнула раздосадованно. Ей хотелось, чтоб в магазине было как можно больше народа, вот бы она и высказалась: работа Сидора на ферме оказалась временной, ведь в колхозе, как и во всей стране, умеют ценить умных людей: что б ни случилось, в конце концов снова замечают и выдвигают.
А тут слушателей только двое: продавщица и Анна. Правда, слушатели что надо. Анне скажи слово, придумает еще десять и разнесет по селу, да и Любка не умеет хранить секретов, к тому же, кто ни идет мимо магазина, заглянет обязательно — просто поглазеть или купить чего-то: сельский информационный центр во главе с языкатой Любкой.
И Прасковья, лишь кивнув уважительно продавщице, направилась в угол, где лежала и висела готовая одежда. Нарочно стала спиной к продавщице и спросила не оборачиваясь:
— А где у тебя, Люба, шляпы?
Люба высыпала в ладонь Анне мелочь, лишь потом удивленно взглянула на Стецючку: шляп в селе, особенно летом, почти никто не покупал.
— Для чего вам? — спросила.
Прасковья только и ждала такого вопроса.
— Не понимаешь! — воскликнула торжествующе. — Сидору!
— Он же фуражку носит.
— Носил, — уточнила Прасковья, ликуя. — Носил, а сейчас он снова на руководящей работе и негоже...
— На руководящей? — не поверила Анна. — Это куда же его? Магарычных, говорят, всех ликвидировали...
Прасковья медленно повернулась к женщинам, смерила их уничтожающим взглядом.
— Так где у тебя шляпы? — повторила.
— Сейчас, тетенька, вынесу из подсобки. — Люба исчезла за открытой дверью с марлевой, от мух, занавеской, а Анна остановилась с кульком конфет и выжидающе смотрела на Прасковью. Потом перевела взгляд на Сидора, тот снял старый, помятый, в пятнах картуз, вытер рукавом вспотевший лоб. Улыбнулся смущенно, но вроде бы и победно.
— Бригадиры как будто у нас есть... — нерешительно начала Анна, — и завфермой... В парторги ты, Сидор, не годишься, поскольку беспартийный. Куда же?
Стецюк сделал таинственное лицо, хотел что-то сказать, но заметил предостерегающий жест жены и лишь переступил с ноги на ногу. А Прасковья выбрала из вынесенных Любой нескольких шляп зеленую, с большими полями, велюровую, надвинула на лоб Сидору и отступила, любуясь.
— Хорошо, — польстила Липа, — ну совсем руководящий товарищ.
— Сколько? — спросила Прасковья.
— Девятнадцать сорок.
— Сколько-сколько?
Люба повысила голос:
— Я же говорю, девятнадцать сорок, не так уж и дорого.
Прасковья хотела отчитать продавщицу: может, для кого-то и недорого, но целых два червонца за какую-то паршивую шляпу!.. Однако сдержалась — сегодня ее счастливый день и за это, в конце концов, можно заплатить.
И все же, поколебавшись немного, потянулась к серой, не такой шикарной, с узкими полями и явно более дешевой.
— Слишком большая! — решительно сняла с головы Сидора зеленую шляпу. — Вот эта, кажется, подойдет, — взяла серую, фетровую.
— К лицу, — похвалила Люба, — совсем здорово выглядит товарищ Стецюк.
— Считаешь? — подозрительно взглянула Прасковья: а вдруг подтрунивает?
Однако Люба смотрела серьезно, и только любопытство светилось в ее глазах.
— Такую шляпу сам Сергей Владимирович носит, — осмелился наконец вставить Сидор. — Директор кирпичного завода. Когда-то мы с ним обмывали в ресторане «Янтарь» кирпич на свинарники и выпили, значит, две бутылки трехзвездочного...
Прасковья предостерегающе подняла руку: этот может испортить ей все торжество. Но, сказать по правде, упоминание об известном во всем районе директоре кирпичного завода все же было кстати, поправила шляпу у Сидора на голове, сдвинув на затылок, и молвила степенно:
— Сам Сергей Владимирович, говоришь?
— Да Сидор-то в каких же чинах теперь? — не выдержала Анна.
Счастливая улыбка вдруг растянула лицо Прасковьи: почувствовала, женщины теряли терпение от любопытства, да и сама уже не в силах была молчать, снова поправила Сидору шляпу, коснулась подбородка, чтоб держал голову выше, и объяснила:
— Выдвигают его, значит. Заведующим колхозным пчеловодством.
В магазине стало тихо, только муха жужжала и билась о стекло.
— Неужели? — наконец вырвалось у Анны.
— А как же!.. — почему-то Прасковье захотелось сунуть под нос фигу этой сплетнице, но она улыбнулась и сказала небрежно:
— Дед Григорий ушел на пенсию, а кто же в селе лучше Сидора в ульях разбирается?
Прасковья снова победно взглянула на женщин, но вдруг услышала такое, что даже ее закаленное в сельских перебранках сердце екнуло. Показалось даже, что просто ослышалась, настолько поразили ее эти слова.
— Что-что? — переспросила она. — Что ты сказала?
Но Люба повторила и не проглотила свой поганый язык, не захлебнулась слюной, а повторила, бесстыдно не отводя глаз:
— Выходит, пасечником?
Прасковья едва сдержалась, чтобы не взорваться. Потом подумала: как хорошо, что не вскипела. Поругались бы, обмениваясь колкостями, и совсем забыли бы о Сидоре и его руководящей должности. А так Прасковья, лишь побледнев, изобразила на лице улыбку и сказала тихо:
— Пасечником у нас дядька Петро, разве не знаешь? А Сидор — заведующий пчеловодством, так сам Григорий Андреевич сказали, это тебе не завмаг, а сельская номенклатура, поняла?
Видно, продавщице не очень понравился подтекст, вложенный Прасковьей в слово «завмаг», глаза у
