имело, брали самое дешевое и прочное, потому-то почти у всех были автоматы Калашникова той или иной модели. Выделялся Петр Ткачев с того берега Дона – ему старший брат из Африки прислал автоматическую винтовку «Эрма» русского заказа с оптическим прицелом, да Мишка Головнин – у него был автомат Коробова с оптическим прицелом. Несколько казаков вместо автоматов – согласно военно-учетной специальности – имели снайперские винтовки. Тут – тоже единообразие, две старые, но ухоженные винтовки Токарева с новомодным ложем с пистолетной рукояткой, да Степка Котов привез с собой старую «СВС-115», даже не снайперскую винтовку, а штурмкарабин, считай. По этому поводу даже с офицером цапнулись... но отстрел винтовки все вопросы снял, то ли стрелок хорош, то ли винтовка, но десять из десяти в черный круг с трехсот метров положил. Еще у некоторых казаков, в том числе и у него, казака первого призыва Тихона Лучкова, были ручные пулеметы разных систем, для огневой поддержки мелких подразделений.
Цапнулись несколько раз с офицерами, не без этого. С офицерами всегда напряги, казаки люди вольные, это тебе не действительная, где «разрешите бегом!». Но все конфликты худо-бедно уладили с помощью старшин да наказного, и до мордобоя нигде не дошло.
Кормили хорошо, полевую кухню уже развернули и питались не сухпаем, а кашей с мясом. По традиции первым пробу снял наказной атаман, выехавший «в мобилизацию» с казаками. Ели наскоро, не так, как дома, под крики офицеров – здесь тебе не дом, здесь – армия.
После обеда – выгнали в поле десяток тяжелых бронетранспортеров и несколько раз прогнали весь личный состав в посадке-высадке на них, обычной и экстренной. Взаимодействие с авиацией и артиллерией никто не отрабатывал, для этого в части были специальные корректировщики огня из кадровых.
Ждали приказа...
...Края брезента, прикрывавшего вход, лениво трепал ветер, то и дело доносился перестук колес и гудки тепловозов. Станция жила собственной, почти мирной жизнью – и пассажиры скорых поездов на коротких остановках с удивлением и тревогой вглядывались в выросший по правую руку от станции лагерь временного размещения. Настроение у людей, связанное с частичной мобилизацией казаков и предстоящей силовой операцией по ликвидации бунта, было далеко не мажорным, кто-то встречал безрадостные новости о происходящем в Польше со злорадством, кто-то с тревогой, все – с озабоченностью, но никто – с равнодушием. Как-то так получалось, что очередной мятеж и жуткие картины с улиц польских городов, с расправами над людьми, с беженцами, затрагивали всех людей империи. Происходящее было диким – оно не вызывало злобы, желания расправиться, оно было именно диким, не укладывающимся в голове. Никто не мог понять и осознать, чего хотят те, кто подняли этот рокош, почему они ведут себя именно так и не иначе. Показательно, что в стране не произошло ни одного польского погрома, хотя поляки компактно жили во многих местах империи. Люди воспринимали рокошан, бунтующих, не как поляков, а как сумасшедших, причем опасных сумасшедших, льющих кровь. Был создан и постоянно пополнялся фонд помощи беженцам, которых с каждым днем становилось все больше и больше.
А казаки просто лежали на кроватях, отдыхая после напряженного дня, и лениво обменивались впечатлениями...
– Да... зараз врезали сегодня...
– Я думал, кишки выплюну там, на дистанции...
– Да еще жара, мы-то бегали...
– По такой же самой жаре и бегали. Просто за бабской юбкой отвыкли...
– Гы...
– Ты за себя говори. Я так пробежал – и добре.
– Ты бирюк еще тот... Один и помрешь.
– Не, не один... Он с Наташкой Балакиревой...
– Язык укороти... Если не лишний.
Один из казаков – невысокий, резкий, весь как будто на шарнирах, протянул руку к тумбочке, пошарил там, нащупал привезенный из дома соленый и перченый сухарь. Закусил...
– Нет, а все-таки, браты казаки, не могу я в толк взять. Вот этим полякам что надо? Чего им не живется?
– С баб – на поляков...
– И добре. А то до драки...
– Батя гутарил, как прошлый раз замиряли, стояли они в одном селе. Так, гутарит, там курени – не чета нашим, хоть и мы не бедствуем. По два, по три этажа, все кирпич, гаражи для машин. У кого и забор из кирпича...
– Это сколько же стоит-то... Забор из кирпича.
– Там не бедуют...
– Там спиртягу гонят. А потом продают. Спиртяга сама, если без акциза, знаешь сколько стоит?
– Ну...
– Вот те и ну... В монопольку[37] зайди – так и выйдешь. У нас батя в монопольку – только по праздникам, кусается. Разве что если событие какое... отметить чинно. А там гонят... целые заводы там стоят.
– Это они спьяну, что ли, такое?..
– Тю... башка дурья. Это они, думаешь, для себя, что ли, гонят? Если для себя так гнать – можно утонуть. На продажу гонят. Продают так, что на рубль десять делают. А разница – только что срок за это, если за руку схватят.
– И обратно не понимаю. Что же им тогда надо?
– Мабуть, думают, что коли граница голой останется, так они и дальше будут гнать, только ловить их никто не станет.
– Граница голая, дали...
– Поди, перекрой...
– Гутарят, царя Польского мятежники вбили...
– Мятежники... А сынок – не хочешь?
– Отца, что ли?
– Его. Сам на трон и сел.
– Вот гад – отца... Погоди, доберемся...
– До него доберешься. Он, поди, сдрыснул уже...
– Офицеры гутарили – Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними.
– А и брухнемся. Видал, какую силищу к границе подтягивают. Я бы и зараз заполонил так кого, мабуть, Георгия выслужим.
– Как бы тебя не заполонили. У австро-венгров армия.
– Да какая там армия... Смех. Ты эту Австро-Венгрию на карте видел? Плюнуть и растереть.
– А если Германия?
– Вот тогда, братцы... попали, в распыл пойдем.
– А германцам-то зачем? Что им эта Польша?
– Да бес их знает...
– Не будет войны. Германия нашей нефтью правдается. Хлеб тоже покупают.
– А Австро-Венгрия? Тоже правдается.
– Ну, так вот – кран перекроем и поглядим, как жить будут.
– А что, гутарят, в Польше силы много?
– Да какая там сила... Ну эти жолнеры – они что? Казаков выручим, они сейчас в осаде. А дальше – сами замирятся. Гутарят, мы на Варшаву пойдем.
– Не, на Варшаву должны десант высадить. Там аэродром у нас.
– А что, пошли по окрестностям прогуляемся?
