Выработал дядя Гриша на этот раз триста сорок трудодней. Так что никаких недоразумений не было.
Опять дядя Гриша ходил к тому месту, где висела доска. Опять любовался собой и следил, многие ли люди на его портрет смотрят. Снова ездил в Дубки и Грибки к свояку и к куму, приглашал тех приехать в Березки и тоже посмотреть на его портрет.
Однажды к доске подошел дед Опенкин, как раз в то время, когда крутился здесь дядя Гриша. Посмотрел старик на дяди Гришин портрет, посмотрел и на дядю Гришу.
— Похож, — заявил. — Однако в жизни выглядишь ты, Гришка, намного лучше.
Дядя Гриша заулыбался.
— А все же портрет тоже хороший, — продолжал старик. — Жаль, что висеть недолго.
Дядя Гриша насторожился.
— По закону парности, — заявил дед Опенкин, — должон ты, Гришка, второй раз слететь с этой доски.
И снова, представьте, накаркал, как и тогда Филимону Дудочкину.
Виною всему оказался Яшка Подпругин. Тот самый Подпругин, который, в отличие от Павла Корытова, так и остался Яшкой.
Яшка Подпругин варил самогон. И для себя, и для тайной продажи. Дважды его штрафовали и, казалось, добились успеха. Притих на время Яшка Подпругин. Но прошло недолгое время, и заметили снова люди, что винный запашок постоянно идет от Яшки. Значит, гонит по-прежнему он самогон. Но сколько раз ни заходили к нему в избу, никаких примет самогоноварения.
И вот однажды дядя Гриша, во время одной из грибных прогулок, блуждая по дальнему лесу и спустившись осторожно в лощину, заметил маленькую землянку. Труба торчит над землянкой. Из трубы подымается дым. Заинтересовался дядя Гриша, подошел к двери, заглянул внутрь. Видит: сидит в землянке Яшка Подпругин, а перед ним аппарат для самогоноварения.
Перепугался Подпругин, увидя дядю Гришу, а затем расплылся в улыбке:
— Заходи, заходи, Григорий Данилович. Заходи — гостем любезным будешь.
Дядя Гриша зашел. Яшка Подпругин немедля преподнес ему шкалик. Пытался дядя Гриша отказаться, но как-то у него не получилось. Не устоял он против хмельного угощения. Выпил шкалик, второй и третий.
Возвращался дядя Гриша домой с покрасневшим носом и даже песню запел по дороге.
На следующее утро, конечно, о случившемся дядя Гриша посожалел. «Зачем пил, — сокрушался он, — зачем не удержался?» Нужно было бы в селе рассказать о Подпругине, но теперь после угощения делать это было как-то неловко. Дядя Гриша махнул рукой и решил смолчать. Мало того. Еще дважды в лес в гости ходил к Подпругину.
Все тайное рано или поздно становится явным. Так и тут. Недолго продержалась лесная землянка Подпругина неоткрытой.
Привлекли Подпругина к ответу за тайное самогоноварение.
Виновный стал выкручиваться.
— Почему тайное? — заявлял он. — Никакое не тайное. Люди об этом знали.
Стали выяснять, кто знал.
— К примеру, хотя бы Григорий Данилович, — ответил Подпругин.
Вот тут-то и слетел дядя Гриша вторично с Доски почета.
После этой истории правление колхоза вынуждено было внести и еще одну поправку в порядок выдвижения кандидатов на Доску почета. Мало того, чтобы человек выработал предусмотренную норму трудодней. Мало того, чтобы качество работы было отличным: будет учитываться также и то, как ведет себя в жизни тот или иной член артели.
Боевая медаль
Дела в Березках заметно сдвигались всё к лучшему и к лучшему. Особенно хорошо они обстояли у Нютки на ферме. И с надоем коров, и с ростом молодняка.
Осенью пошли слухи, что лучших животноводов будут представлять к награждению орденами и медалями.
Слухи скоро подтвердились. Не только Березки, но и весь район, и вся область шли успешно по сдаче государству мяса и молочных продуктов. Поэтому животноводов и решили отметить.
От Березок к наградам были представлены Нютка, зоотехник, тетка Марья и еще шесть человек. Награждение по области было массовым.
Дед Опенкин пронюхал и тоже предъявил свои права на награду.
Дело в том, что последние два года дед увлекся разведением в Березках, как он сам говорил, «индейской птицы», то есть индюков и индюшек, и добился успехов достойных. От их распродажи колхоз имел необычайно высокий доход.
— Так награда же животноводам! — объяснил деду Савельев.
— А я что, не животновод? — отвечал дед.
— Индюк — это птица, — сказал Савельев.
— Вот и не птица, — оспаривал дед. — Птица — это курица, утка. А индюк — это животное. Да оно же и по размерам видно.
Конечно, за работу свою дед награды заслуживал. Но ведь действительно не назовешь индюка коровой! А награждали животноводов.
Пытался Степан Петрович уговорить деда, чтобы тот подождал: будут, наверное, и на будущий год награды. И, возможно, как раз за птицу, и вот тогда спора никакого не будет. Он, председатель, первым проголосует за деда.
Но старику, как всегда, не терпелось.
— А вдруг я помру? Нет, пиши меня в этот год!
— Да не дадут тебе награды, — объяснял Савельев. — Не дадут. В районе или в области все равно вычеркнут.
— А вот и дадут, — уверял дед. — Может, другим не дадут, а мне непременно. Разберутся в верхах и присудят.
До того пристал старик и к Савельеву, и к Червонцеву, и к другим членам правления, что те в конце концов не устояли. Внесли деда Опенкина в список как кандидата на медаль.
Далее события развернулись так. Из колхоза списки пошли в район. Из района (дед удержался) в область. В области списки представленных к наградам стали резко сокращать. Особенно по тому району, в котором находились Березки. Район плохо справился с зерновыми. Вот и решили наказать животноводов. Вычеркнули всех до единого. Однако когда дошли до имени деда Опенкина и прочитали, за что дед представлен к награде, то, во-первых, усмехнулись, а во-вторых, решили в списке его оставить. Разведение индюков в той области было редчайшим случаем. Индюки и вывезли деда.
В Березках все были поражены. Дед тоже.
Вручили Опенкину медаль в области на совещании передовиков.
Вернувшись в Березки, старик заявил, что медаль у него боевая.
— Боевая, — усмехнулся Савельев. — Боевая. С боем досталась.
Но старик имел в виду совсем другое. Стал он доказывать всем, что эта медаль его дожидалась без малого двадцать лет и награжден он ею вовсе не за индюков, а именно за тот известный всем подвиг в болотах.
Дед даже придумал версию. Мол, вся путаница произошла тогда из-за фамилии. Лейтенант, командир роты, представив его к награде, указал вместо Опенкин — Боровиков.
Кое-кто в это даже поверил.
— Ну, сравнялись мы, — говорил дед Алексею Вырину.
Правда, в Березках над этой дедовой версией посмеивались. Но спорить с ним никто не спорил. Все
