только что вступившей на путь нравственного совершенства. Думающие иначе забывают слова Апостола Павла:
Эти наши соображения против теории святого Григория следует дополнить доводами, высказанными еще в древней христианской литературе. Здесь помимо этой теории, навеянной пережитками языческой жизни и языческой школы и высказанной сначала лишь в виде робкой гипотезы, мы находим другую теорию, одобренную официальными органами церковного учительства и потому являющуюся действительно церковным учением. Эту теорию защищают уже Постановления Апостольские[242] и видные представители христианской мысли, например, Григорий Богослов[243], Климент Александрийский[244], Кесарии Арелатский[245] и другие. И, что особенно важно, некоторые из них, в молодости под влиянием языческих школьных традиций защищавшие теорию Григория Нисского, в более зрелом возрасте, проникнувшись библейским духом, сами же опровергают эту теорию и защищают учение о безгрешности человеческого рождения по существу. Таковы корифеи западного богословия Августин и восточного — Иоанн Златоуст.
Климент Александрийский указывает, что между рождением и грехом нет зависимости и что если бы люди не согрешили, рождение имело бы место и в раю, так как к этому вела людей их природа. Если рождения в раю фактически не было, то это потому, что люди были сотворены, согрешили и изгнаны из рая в юном возрасте. Вместе с тем он опровергает мнение еретика Кассиана, что брак возник вследствие обмана змея[246]. «Рождение, которым стоит мир, свято», — провозглашает он[247]. А брачную жизнь он ставит даже выше жизни одинокой, ибо здесь совершенство любви к Богу, возвышаясь через страдания, выражается лучше, и учит, что девственники не должны презирать брак[248]. Более подробно останавливаются на этом блаженный Августин на Западе и Златоуст на Востоке.
Блаженный Августин, повторявший в молодости ходячее положение, что без греха не было бы и рождения, в более зрелом возрасте решительно опровергает такой взгляд. В своем главном труде, «О граде Божием», он упоминает, что есть люди, которые слова Писания «раститеся и множитеся» не хотят понимать в применении к плотскому плодородию, а понимают их в смысле возрастания в добродетели. По их мнению, плотские дети не могли родиться в раю, а были они уже вне рая, как то и случилось на деле[249].
«Но, — пишет блаженный Августин, — мы нисколько не сомневаемся, что благословение Божие раститься и множиться и наполнять землю даровано браку, который Бог установил до греха человеческого, когда творил мужа и жену, которых пол имеет очевидные признаки в плоти. К этому творению Божию приурочено и самое благословение. Ибо после того, как сказало Писание: «Мужа и жену сотвори их», оно тотчас же прибавляет: «И благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся и наполняйте землю, и господствуйте ею» и т. д. Можно, пожалуй, без несообразности толковать все это и в смысле духовном и находить нечто подобное и в одном человеке, так как в нем-де одно управляет, а другое управляется, но ввиду яснейшего полового различия тел отвергать, что муж и жена сотворены так, чтобы, рождая детей, растились и множились и наполняли землю, — великая нелепость»[250] .
Далее Августин приводит слова о браке Иисуса Христа (Мф. 19, 4—6) и Апостола Павла (Еф. 5, 25— 33) и доказывает, что здесь мы находим учение о том, что мужчина и женщина с самого начала сотворены такими, какими мы видим и знаем их в настоящее время, двумя людьми различного пола, и что как Христос, так и Апостол Павел видели в повествовании книги Бытия вовсе не указание на подчинение плоти разуму, а именно на супружеский союз[251] .
Учение, что рождение не могло быть в раю, Августин считает неправильным и по тем выводам, которые из него следуют.
«Утверждающий, что первые люди не совокуплялись бы и не рождали, если бы не согрешили, что другое утверждает, как не то, что грех человеческий был необходим для размножения святых? — спрашивает он. — Ведь если бы, не делая греха, они оставались одни, так как по приведенному мнению они не могли бы рождать, если бы не согрешили, то для того, чтобы было не два праведных человека, а много, был необходим грех. Но подобная мысль нелепа»[252].
Не находит возможным Августин объяснить двуполость человека и благословение размножения предвидением греха Богом. Человек не мог своим грехом расстроить божественный совет, чтобы принудить Бога изменить Его определения: потому что Бог предвидением Своим предварил и то и другое; то есть в предвидении Его было и то, что человек, которого Он сотворил добрым, сделается злым, и то, что именно и при этом случае Он Сам сделает доброго относительно человека[253] .
Отсюда блаженный Августин выводит, что и без греха исполнилось бы благословение размножения, пока не пополнилось бы число предопределенных святых [254], что это благословение дано прежде, чем согрешили, чтобы показать, что рождение детей относится к чести, к славе (ad gloriam) брака, а не к наказанию за грех[255] , и что потому, если бы и никто не согрешил, число святых, потребное для составления этого блаженнейшего Града, существовало бы то же самое, какое ныне по благодати Божией составляется из массы грешников, пока сыны века этого рождают и рождаются[256] .
К этим мыслям блаженный Августин не раз возвращается и в других трудах[257].
То же изменение в отношении к рождению и браку находим мы у Златоуста. В его ранних произведениях (особенно в творении «О девстве») мы слышим скорее хорошего ученика стоической школы, чем христианского мыслителя. Брак он отождествляет с размножением, и то и другое ставит в причинную связь с грехом. В вину браку он ставит даже то, что является недостатком лишь с точки зрения стоической атараксии, а не христианской любви, а именно, что в браке «душа служит и живет не для себя, а для других»[258]. «Каким образом «помощница»? — спрашивает он о жене и отвечает. — Создана, но изменила своему назначению и помогает только в рождении детей и в страсти. Но кто возьмет пригодную лишь в малом помощницей в великом, будет иметь лишь помеху»[259].
Но чем более освобождался Златоуст от влияния языческой школы, чем более углублялся он в смысл христианского учения, тем отношение его к женщине, к браку и рождению становится благоприятнее. Считавши раньше, что женщина может лишь быть помехой в важных делах, он широко пользуется содействием диаконисе в важнейших церковных делах. Наибольшее число его писем адресовано диа-кониссе Олимпиаде[260]. «Разве брак препятствие к добродетели? — спрашивает он теперь. — Жена дана нам помощницей, а не злоумышленницей. Брак не был препятствием для пророка. А разве Моисей не имел жены? Авраам? Петр? Филипп? Христос, хотя и родился от Девы, пришел на брак, даром почтив дело. Своим спасением ручаюсь тебе за спасение, хотя бы ты имел жену. Даже худая жена не препятствие. Жена изгнала из рая? Но она же возвела на небо. Худая? Исправь!»[261] Он сам увещевает родителей поскорее соединять детей узами брака, не боясь, что его сравнят со свахой[262]. Если ранее он видел в жене лишь соучастницу в страсти, то теперь он ставит брачный союз выше всех других человеческих союзов, а семью называет малой церковью. «Изначала Бог прилагает особое попечение об этом союзе, — пишет он. — Не может быть такой близости у мужа с мужем. Брачная любовь есть любовь сильнейшая, это высшее выражение любви. Сильны и другие влечения, но это влечение имеет такую силу, которая никогда не ослабевает. Ничто так не украшает нашу жизнь, как любовь мужа и жены. Любовь (epcoq), начавшись надлежащим образом, пребывает всегда, как любовь к красоте душевной»[263]. «Любовь к жене следует предпочитать всему»[264]. «Верные супруги и в будущей жизни будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости»[265]. Он признает, что хорошие супруги не меньше монахов[266], и даже, что часто супруги показывают добродетель «гораздо более совершенную, чем живущие в монастырях»
