Карл Густав Юнг
Психология архетипа ребенка
Автор предыдущей работы по мифологии 'ребенка' или детского божества попросил меня дать психологический комментарий к предмету его исследования. Я с удовольствием выполняю его предложение, хотя мне кажется, что это предприятие, ввиду большого значения мотива ребенка в мифологии, таит в себе немало риска. Греко-римский вариант этого мотива Кереньи уже сам расширил с помощью параллелей, имеющих индийское, финское и иное происхождение, — и тем самым он как бы дал понять, что изложение можно распространить на еще более обширный материал. Такое всеохватывающее и всестороннее описание не привносит как бы ничего принципиально нового, однако оно оказывает поистине ошеломляющее действие — складывается впечатление, что этот мотив имеет всемирное распространение и встречается очень часто. Обычно — и вплоть до сегодняшнего дня — мифологическим мотивом занимались в различных, но отделенных друг от друга областях науки, таких, как филология, этнография, история культуры и сравнительная история религии. Все это не слишком способствовало познанию его универсальности. Что касается психологической проблематики (вскрытой благодаря этой универсальности), то от нее легко можно было отмахнуться, сославшись на гипотезу миграции. Именно вследствие этого идеи Адольфа Бастиана не имели в свое время почти никакого успеха. Хотя уже тогда было достаточно эмпирического материала, имеющегося в распоряжении, чтобы сделать на его основе далеко идущие психологические заключения, — отсутствовали лишь необходимые предположения и посылки. Тогдашнее психологическое знание сводило процесс возникновения мифа только лишь к сфере компетенции последнего (что подтверждается примером Вундта и его психологией народов), будучи не в состоянии подтвердить и обнаружить тот же самый процесс в психике цивилизованного человека в качестве живой и наличествующей функции; точно так же психологическое знание не сумело понять мифологические мотивы в качестве структурных элементов психики.
Верное своей истории (где психология сначала была метафизикой, затем учением об органах чувств и лишь после — теорией сознания и его функций), — познание идентифицировало свой предмет с сознанием и его содержаниями, полностью упуская тем самым из виду существование несознательной души. Различные философы, такие как Лейбниц, Кант и Шеллинг, много раньше уже определенно и ясно указывали на проблему темной души, однако был также и врач, который почувствовал себя обязанным указать на бессознательное как на существенное основание души, исходя из своего естественно-научного и медицинского опыта. Это был К.Г. Карус, несомненный предшественник Эд. фон Гартмана. В новейшее время к проблеме бессознательного вплотную подошла опять же медицинская психология, не имея вовсе никаких философских гипотез. На материале исследований большого числа конкретных случаев стало ясно, что психопатология неврозов и многих психозов не может обойтись без гипотезы о некой темной части души, а именно, без гипотезы о бессознательном. То же самое верно и в отношении психологии сновидений; последняя является поистине terra intermedia между психологией нормы и патопсихологией. Как в сновидениях, так и в продуктах психоза были обнаружены бесчисленные связи, которые можно было поставить в параллель только с констелляциями мифологических идей (или, пожалуй, с некоторыми поэтическими продуктами, которым зачастую свойственны далеко не всегда осознанные мифологические заимствования). Если бы в ходе соответствующего основательного разыскания обнаружилось, что в большинстве подобных случаев речь идет просто о забытом опыте, то врач ни за что не стал бы утруждать себя и проводить пространные поиски по обнаружению параллелей между индивидуальным и коллективным. Однако на самом деле и на практике типичные мифологемы наблюдались именно у тех индивидов и в тех случаях, где подобные знания были совершенно исключены, и где их невозможно было вывести даже — опосредованно — из сколько-нибудь известных религиозных представлений или из фигур обиходной речи ([Jung.] Die Struktur der Seele [Paragr. 31 ff.]). Эти и подобные результаты вынуждали предположить, что в данном случае, скорее всего, следовало бы говорить об 'автохтонном' возрождении и повторном его возникновении помимо какой бы то ни было традиции, и вместе с тем, о наличии 'мифообразующих' структурных элементов в бессознательной психике (Freud (Die Traumdeutung. P. 185) провел параллель между определенными аспектами инфантильной психологии и преданием об Эдипе; он обратил внимание на то, что 'их общеобязательную действенность' можно объяснить, исходя из сходной инфантильной предпосылки. Подлинная разработка мифологического материала была впоследствии предпринята моими учениками (Maeder. Essai d'interpretation de quelgues reves и Die Symbolik in den Legenden, Marchen, Gebrauchen und Traumen. Riklin. Ober Gefangnispsychosen und WunscherfUllung und Symbolik im Marchen. Abraham. Traum und Mythos). Затем из Венской школы следует Rank. Der Mythos von der Geburt des Helden. В Wandlungen und Symbole der Libido (1911) я предпринял обширное исследование, в котором провел параллели между психическим и мифологическим материалами. Ср. также мою работу 'Ober den Archetypus (hit besonderer Berucksichtigung des Animabegriff'. [Ges. Werke. Bd. 9/1].).
Когда мы сталкиваемся с такими продуктами, то никогда (или по крайней мере очень редко) речь не идет об оформленных мифах, а скорее о мифологических компонентах, которые можно обозначить — из-за их типичной природы — как 'мотивы', 'праобразы', 'типы' или 'архетипы' (как я их назвал). Архетип ребенка — прекрасный и меткий пример. Нынче мы даже вправе сформулировать тезис о том, что архетипы появляются в мифах и сказках, также как в сновидениях и психотических продуктах фантазии. Материалом, или средой, в которую они оказались вросшими, в первом случае, правда, является смысловая связь, упорядоченная и по большей части непосредственно понятная, в последнем же случае — это вереница образов, непонятная, иррациональная и напоминающая бред, вереница, которая однако не лишена смысловой спаянности, пусть и скрытой. У индивида архетипы проявляются как непроизвольные манифестации бессознательных процессов, существование и смысл которых может быть раскрыт только косвенно. В мифах же — напротив — речь идет о традиционных формовках, возраст которых чаще всего не поддается оценке. Своими духовными предпосылками и условиями (которые мы можем наблюдать у живущих еще сегодня примитивов) они восходят к примитивным доисторическим временам. На этой ступени развития мифы, как правило, являются родовым учением, которое изустно передается от поколения к поколению. Примитивное состояние духа отличается от цивилизованного главным образом тем, что сознание in puncto протяженности и интенсивности развито гораздо меньше. Главным образом еще не дифференцированы такие функции как мышление, воля и т. д.; они — предсознательны, например, в случае мышления это обнаруживается в том, что не нечто мыслится сознательно, а мысли являются. О примитиве нельзя сказать, будто он думает, но, скорее, 'нечто мыслится в нем'. Спонтанность мыслительного акта связана каузально не с его сознанием, а с его бессознательным. Он также не способен ни к какому сознательному напряжению воли, но он должен предварительно повергнуть себя в 'настроение хотения' или быть повергнутым: отсюда его 'rites d'entree et de sortie'. Его сознание находится под угрозой могущественного и превосходящего по силам бессознательного — отсюда боязнь магических влияний, которые могут в любое время перечеркнуть его намерение, и потому он также окружен неизвестными силами, к которым он должен как-то приспособиться. При постоянно сумеречном состоянии его сознания чаще всего просто невозможно разобраться, — приснилось ли ему что-то или он пережил это на самом деле. Бессознательное, манифестируя себя посредством своих архетипов, повсеместно вторгается в его сознание; поэтому мифический мир предков, к примеру, мир альира и вугари у австралийцев, имеет по силе равное с материальной природой, если не превосходящее ее, существование (Этот факт хорошо известен; специальной этнографической литературы по данному вопросу намного больше, чем мы имеем возможность здесь ее привести.). Из его бессознательного говорит не тот мир, о котором мы что-то знаем, а неизвестный мир психики, о которой нам ведомо лишь то, что она отражает наш эмпирический мир только отчасти, и что она — в другой своей части — чуть ли не формирует его соответственно своим психическим предпосылкам. Архетип не столько вытекает из психических фактов, сколько описывает, как душа переживает эти психические факты, причем душа нередко ведет себя настолько самовластно, что отрицает осязаемую действительность и выдвигает утверждения, которые бросают вызов действительности.
Примитивное устроение духа не выдумывает никаких мифов, но переживает их. Изначально мифы — суть откровения подсознательной души, невольные высказывания о бессознательном духовном событии и менее всего аллегории психических процессов (Die Struktur der Seek [Paragr. 328 ff.].). Такие аллегории
