воздухе, после чего станут прощаться друг с другом и с университетом. Кто-то наверняка будет кидать в воздух квадратные шапочки, потому что видел по телевизору, что так положено.
Когда Эдуардо снова посмотрел на сцену, его поразил цветовой контраст между стоящими на ней людьми и окружавшей его чернотой. Университетские маршалы, штатные профессора, почетные выпускники — все выстроились на сцене позади президента в ярких, чуть ли не психоделических расцветок, мантиях. Взгляд Эдуардо скользнул на гору дипломов. Где-то там, среди свитков, лежал диплом с его именем на украшенном латинским девизом листе бумаги, за который родители отдали сто двадцать с лишним тысяч долларов.
Самому Эдуардо диплом обошелся, в каком-то смысле, гораздо, гораздо дороже.
«Десять тысяч гарвардских парней…»
Издалека до него донеслась мелодия гарвардского гимна — Эдуардо сомневался, что кто-то знал все его слова. И был прав: большую часть текста исполнитель заменял мычанием. Сам Эдуардо гимн наизусть знал, выучил еще первокурсником, услышав, как его исполняет хор после спортивной победы над командой Йеля. В те времена он горячо болел за «Алых», гордый своей причастностью к университету, к истории Гарварда. Он гордился тем, что им гордится отец, тем, что недаром корпел над учебниками в старших классах. Непростая дорога — через изучение нового языка и постижение чужой культуры — привела его сюда, на окруженный историческими зданиями Гарвард-Ярд. Он знал этот гимн, поскольку тот символизировал его общность со всеми, кто когда-либо стоял плечом к плечу на этой зеленой площади.
На трибуне Саммерс готовился открыть церемонию и наклонился широким одутловатым лицом к самому микрофону. Эдуардо знал, что до него президент доберется не скоро, а добравшись, обязательно что-нибудь переврет: опустит «о» на конце имени или сделает в фамилии ударение на второй слог. К подобным вещам Эдуардо привык и уже не обращал на них внимания. Он выйдет к трибуне и получит диплом, потому что заслужил его. Потому что именно так все и должно происходить в жизни. Потому что это по справедливости.
Как только Саммерс зачитал первое имя и к трибуне направился первый выпускник, за спиной у Эдуардо сработала мощная вспышка.
Против воли Эдуардо подумал о том, что рано или поздно кто-то вывесит этот кадр на Facebook.
В первый раз за день улыбка сошла у него с лица.
Два часа ночи.
Шестнадцать долгих часов спустя.
Голова у Эдуардо кружилась от общения с родителями, изнурительной жары и четверти бутылки скотча. Засунув руки в карманы пиджака, он развалился на глубоком кожаном диване на четвертом этаже «Феникса» и наблюдал за незнакомыми ему блондинками, которые устроили танцы вокруг журнального столика, так плотно уставленного бутылками спиртного, что со стороны он напоминал маленький мегаполис со стеклянными небоскребами, сверкающими огнями в лунной ночи.
Вечеринка шла на всех четырех этажах здания, сотрясаемого музыкой — смесью хип-хопа и попсы, — которая грохотала на втором этаже, где располагался танцпол. Эдуардо не надо было напрягать воображение, чтобы представить, как колеблющаяся толпа топчет благородный паркет, вдыхая дым горящих снаружи костров. Он легко представлял себе симпатичных девиц, по большей части только что доставленных пикап-басом, и озабоченных клубных новичков, ищущих их взаимности в эту незабываемую ночь.
Здесь, наверху, было потише. Если не считать танцующих вокруг журнального столика блондинок, на четвертом этаже царила атмосфера роскошной VIP-гостиной. Ей соответствовал и интерьер: толстый красный ковер, панели темного дерева на стенах и потолке, кожаные диваны, столы, уставленные дорогим алкоголем. Гостиная на четвертом этаже была местом особым, и посторонние могли сюда попасть только по специальному приглашению.
После возвращения из Калифорнии — после того, что там произошло и что Эдуардо называл про себя не иначе как предательством Марка, — Эдуардо часто сиживал в этой гостиной на этом диване. Размышлял. Обдумывал свое положение. Строил планы на будущее.
Теперь учеба закончилась и ему предстояло покинуть уютные университетские стены. Он еще не решил, куда податься — может, в Бостон, а может, в Нью-Йорк. Но зато наверняка знал, что детство закончилось. Он больше не ощущал себя ребенком.
Эдуардо уже приступил к юридической процедуре возвращения того, что, как он считал, ему по праву принадлежало. Он нанял юристов, в письменном виде уведомил Марка и всю команду Facebook о своем намерении судиться. Эдуардо была противна сама мысль о том, что придется оказаться в зале суда и свидетельствовать против «друга» перед судьей или коллегией присяжных. Но он понимал, что выбора не осталось.
Сидя на кожаном диване, он думал: сожалеет Марк о том, как повернулись обстоятельства, или нет? Скорее всего, ни о чем он не сожалеет. Марку, поди, даже в голову не приходит, что он что-то сделал не так. Думает, что действовал исключительно в интересах бизнеса.
В конце концов, именно Марк придумал Facebook. Именно Марк потратил на него уйму времени и труда. Он вывел созданную им компанию из стен общежитской комнаты. Написал код, запустил сайт, уехал в Калифорнию, забросил университет, нашел источники финансирования. Ведь Facebook с самого первого дня существования был проектом Марка Цукерберга. А все остальные только пытались примазаться к его успеху: и братья Винклвосс, и Эдуардо, быть может, даже Шон Паркер.
Вообще-то, если посмотреть с позиции Марка, то это Эдуардо повел себя неадекватно и предал их дружбу. Это Эдуардо чуть не погубил компанию, заблокировав банковский счет. Это он чинил препятствия поискам инвестиций, претендуя на единоличное право распоряжаться коммерческими делами Facebook. Кроме того, и другими своими действиями Эдуардо мог нанести ущерб компании, например, когда запустил свой сайт Joboozle в расчете на рекламную базу, которую вполне мог считать принадлежащей Facebook коммерческой тайной. Словом, у Марка имелось не меньше, чем у Эдуардо, оснований считать себя потерпевшей стороной.
Но Эдуардо смотрел на вещи иначе. Он был твердо и бесповоротно убежден, что с самого начала участвовал в создании Facebook. Что сайт в значительной степени был обязан ему своим успехом. Он первым вложил в него деньги. Он тратил на него свое время. И поэтому ему причиталось то, о чем они с Марком когда-то договорились. То есть все очень ясно и просто.
С Марком он был согласен в одном — о дружбе между ними больше речи не шло. Речь шла исключительно о бизнесе.
Эдуардо будет добиваться возвращения того, что должно ему принадлежать. Он привлечет Марка к суду. Заставит его оправдываться. Будет бороться за справедливость.
Глядя на кружащихся под музыку девушек, на то, как золотистой бурей развеваются их волосы, он подумал: помнит ли Марк, как все начиналось? Как два зачуханных ботаника попытались сделать что-то из ряда вон выходящее, что-то такое, что привлекло бы к ним внимание — и интерес противоположного пола. Понимает ли Марк, как много воды с той поры утекло?
А может, Марк и не изменился вовсе. Возможно, Эдуардо с самого начала в нем ошибался. И, подобно
