Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

— Еще! — отрывисто, тоном приказа произнес Та­расов.

По праву победителя я снисходительно пожал плечами.

Дальше началось непонятное. Я не стал менее «тех­ничным». Но вдруг почувствовал, что делаю все не так, как надо, а словно бы по заказу Тарасова. Какое- то наваждение, дурной сон. Тарасов не брал ни единой паузы, сыпал удар за ударом, промахиваясь, не воск­лицал с досадой, а торопил, чтобы я быстрее подавал. И от темпа, отнюдь не любительского, от угрюмого молчания, несвойственного подобным «матчам», от нацеленного на меня с другого конца стола упрямого лба противника, от нежданно возникшей драматич­ности я понял, что помимо желания оказался участни­ком какого-то чрезвычайного события. Я не был к это­му готов и, делая ошибку за ошибкой, проиграл.

Он припечатал ракетку к столу и с дерзким, ехид­ным смешком, отчетливо, чуть ли не по складам, выговорил: «Так-то! А вы, небось, решили, что играете лучше...»

Тарасов — это великий темперамент. И вдохновен­ный, и перебарщивающий, и ведущий к постижению, и упорствующий в заблуждениях. В чем угодно — он неизменно темпераментен, открыто, не замаскирован­но, не сглаженно. Он смолоду учился на футбольного тренера, да и ревниво неравнодушен к футболу.

Меня нисколько не удивило, когда он в 1975 году вдруг дерзнул стать тренером футбольной команды ЦСКА. Самонадеянность его была привлекательна от­вагой, риском.

Я внимательно следил за ним на протяжении того года. Поначалу важный, сановитый, с усмешкой криво загадочной, которая должна была убедить окружаю­щих, что ему, прославленному хоккейному воеводе, не составит труда водить в походы и футбольную рать, он неделя за неделей, месяц за месяцем выглядел все более растерянным, осунувшимся, фанаберию сдуло вместе с усмешкой. Не мог он, привыкший, что хоккей­ные коллеги внимают ему с трепетом, не чувствовать одиночества, изоляции. Для футбольных коллег он был чудак, пожилой и начинающий, они и к хоккею-то в своем большинстве относились снисходительно, как к игре маленькой и простенькой, ничего общего с гро­мадным и сложным футболом не имеющей, да еще раздражавшей своими легкими успехами, в которые дилетанты тыкали их носом. На послематчевых пресс- конференциях, в то время обязательных, Тарасова, чья команда чаще проигрывала, чем побеждала, слушали с иронией и, что бы он ни произнес, аудитория улыба­лась: «Говори, говори, это тебе не хоккей». ЦСКА как был до Тарасова тринадцатым в чемпионате, так и с ним остался на том же месте.

Я не жалел его. Наоборот, вся эта история вызы­вала симпатию. Не получилось? И не беда. Иначе и быть не могло. И не потому, что поздно взялся, да и экспромтом, с налета. Его человеческое естество идеально подходило именно для хоккея, скоростного и азартного. И кипящее самолюбие, которым он от­ мечен, не вынесло бы испытания долготерпением, не­обходимым футбольному тренеру, знающему, что аб­ солютного первенства быстро и надолго никому не дано добиться. А в хоккее, в сильнейшем, прочном клубе, полновластие оказалось достижимо. И в табли­цах, и в теории, и в печати, и в публичном признании.

Большая удача, что Тарасов всего себя отдал хок­кею, с первых его шагов у нас. Вместе с ним взмыл на гребне победной волны и получил от него все, что положено лауреату «Гран-при»: известность, почет­ ные звания, право быть высшим судьей в проблемах игры. В Канаде его называют «отцом советского хок­ кея», по его книгам там учатся, его методы тренировки перенимают.

Сезон 1970 года ЦСКА начал без него.

— Почему ушли? — спросил я его при встрече.

—   Здоровье, нервы... Губит меня тренерская ска­мейка. Не выдерживаю волнений.

— Не верю, вернетесь.

— Год передышки — наверняка.

Он вернулся спустя три месяца. И команда, до этого вялая, разрозненная, проигрывавшая более сла­ бым, казавшаяся устаревшей, чуть ли не вчерашним днем хоккея, с первого же матча под его началом принялась побеждать и заиграла, как и раньше. И ни­кто не удивился перемене: устной молвой Тарасов был давно возведен в сан всемогущего хоккейного владыки.

Человек крутого, противоречивого, изменчивого нрава, человек не без коварства, Тарасов, сам о том не помышляя, создал нечто вроде моральной про­блемы: что простительно, чем можно пренебречь в человеческих отношениях ради побед, ради игры высокого класса? Речь не о прописных вещах, не о выпивке, курении, сквернословии, расхлябанности... У Тарасова со многими функционерами, тренерами, бывшими игроками, журналистами были либо вконец порванные, либо надтреснутые отношения. Его версия: «Я превращаю безвестных игроков в чемпионов, да, я неумолим, безжалостен, но пусть хоккей, один хоккей с его высшими интересами, нас рассудит». Их версия: «Мы прекрасно знаем, что он выдающийся тренер, все им содеянное — на виду, но разве нельзя одновременно быть человеколюбивым, великодуш­ным, не считать, что за успехи все спишется?»

Думаю, неспроста на тех мировых чемпионатах, на которых нашу сборную единолично возглавлял Тара­сов, она первой не становилась. Когда же старшим тренером поставили Аркадия Ивановича Чернышева, человека уравновешенного, спокойного, с повадками старого московского интеллигента, а Тарасов был при нем вторым, дела пошли на лад. Хоть и видывал их в работе на чемпионатах мира, не возьмусь судить, каким образом сливались воедино эти два разных человеческих начала. Но сливались. Тарасов обострял, Чернышев сглаживал, и получалось как надо. Понача­лу Тарасов, как мне кажется, несколько тяготился тем, что он «второй», а потом смирился, практичность сосуществования стала очевидна и для него. Тем более что общественное мнение без него, второго тренера, дуэта не мыслило: дома-то Тарасов со своим ЦСКА оставался первым, а Чернышев со своим «Динамо» — хорошо если вторым, а то и третьим.

Душевные соприкосновения людей в моменты на­ивысшего напряжения сил и нервов, в разгар конфлик­та привлекали и, чем дальше, будут привлекать к себе еще сильнее. В спорте эти соприкосновения и наиболее заповедны, и наиболее интригуют. Расхожий афоризм «победителей не судят» произведен на свет как широ­кий жест всепрощения в момент долгожданного тор­жества. Афоризм шикарный. Да только слишком дале­ко он уводит.

Спорт разведывает возможности тренированных людей, это несомненно. Но гонка за победами вынуж­дает порой опережать эти возможности. Тогда нару­шается смысл спорта, он уходит от людей в область затаенную и секретную, о которой помалкивают. Ду­маю, что на этом направлении его поджидает тупик;

мнится момент, когда придется заворачивать оглобли и выезжать снова на прямую магистраль. Рассуждение, понимаю, общего характера, но невольно оно напроси­лось, коль скоро было упомянуто, что одним из мно­гообещающих и надежных резервов являются поиски наилучших человеческих отношений. Про одного тре­нера мне говорил его сподвижник, наблюдательный и знающий: «Он никогда не выведет команду в чемпи­оны — для этого людей надо объединять, а он разъеди­няет, ссорит».

Тарасов создал лучший наш клуб, руководил сбор­ной, когда она обосновалась на вершине любительс­кого хоккея, изобрел оригинальные методы трениро­вок, обладал даром так готовить и нацеливать иг­роков, что они в каждом матче, без исключения, не давали противнику ни передышки, ни поблажки — все­го этого более чем достаточно, чтобы признать его заслуги выдающимися.

Он пошел дальше: взялся объяснять и обосновы­вать хоккейную игру. Незамысловатая, она под его неугомонным пером стала приобретать облик игры тончайшей и бесконечно разнообразной. Он расчленял, анатомировал азартную стихию гонки и столкновений, чтобы выделить, подчеркнуть тактическую гармонию и целесообразность. Читая его книги, люди стали с любопытством приглядываться к хоккею, задумы­ ваться.

И от чтения напористых работ Тарасова и от раз­говоров с ним у меня обычно оставалось ощущение, что ему в хоккее тесновато, что он дует в шарик, который уже не в состоянии больше раздуться. Перед одним из чемпионатов мира по футболу мы говорили по телефону, и мне запомнилась его фраза, сказанная едва ли не с болью: «Слушайте, как я вам завидую, у вас даже сборная Перу и та интересна...». В его трактовке хоккей выглядит много сложнее, чем он есть на самом деле, в своих книгах он напридумывал боль­ше, чем способна воспринять эта игра. Тактические варианты хоккея ограничены размером катка, числом действующих лиц (пять на пять), распределением обя­занностей между ними. Тарасов вводил, как он выра­жается, новые мотивы. Одному из нападающих при­своил наименование «полузащитника», одну