И тем не менее мы приветствуем этот подход, хотя в своей практике предпочитаем не изобретать, а поддерживать, не моделировать, а реанимировать, например, какое-либо старинное слово или приручать «заморского жеребца», не подчеркивая этого и не призывая следовать нашему примеру. Другое дело, что и потенциальных слов предостаточно, чтобы посвящать им выступления, раскрывать их смысловую ценность. Например, слово «вей».
Второй способ обогащения речи – развитие персоносферы, расширение числа, количества образов любимых героев художественных текстов, когда очарованный образом читатель начинает подражать и языку любимого персонажа, например, Татьяны Лариной. Этот путь предлагает в своей статье Г.Г. Хазагеров[36].
Когда-то нам весьма приглянулись слова Александра Кривицкого: «Скажу тебе по секрету: по-моему, литература поставила перед сознанием человечества столько образцов добродетели и целомудрия и так прославила его лучших представителей, что в обозримое время у него (человечества) не хватит еще ума, чтобы следовать этим примерам».
Теперь мы более сдержанно относимся к оценке литературы в целом как путеводной звезды. Георгий Георгиевич Хазагеров прав: нет произведений, где бы положительный герой, наш современник, и работал, созидая свою жизнь и интересно говорил, и вообще был бы таким, что хотелось бы перечитывать книгу и подражать такому герою. При дефиците образцов все большую ценность приобретают имеющиеся художественные произведения. Профессор Н.Д. Голев разработал уникальную методику развития языкового чувства детей путем подражания языку классических произведений. Впрочем, речь у нас идет не только о школьниках. Если человек любит то, чем занимается и любит тех, с кем занимается, его речь всегда богата и интересна. Так, в приемной ректора услышала я и такой афоризм: «Легче сделать невозможное, чем убедить (имелось в виду начальство), что это невозможно!»
Когда, в каких ситуациях мы воспроизводим хорошую речь?
• Когда говорим с детьми... (много лет занимаясь детской речью, мы, естественно, обращали внимание на реплики ребенка, теперь же сожалеем, что не собирали одномоментно и реплики взрослого, который именно с детьми говорит исключительно хорошо: и нежно, и ответственно).
• Когда пишем письма... «Да еще говорят они [девушки на улицах] варварским, неотесанным языком, через пень-колоду, потому что отродясь писем не писали, а между тем ничто так не полирует обиходную речь, как именно привычка излагать свои соображения на письме. То ли дело раньше люди изъяснялись
• Когда ведем дневник… «Мне кажется, что дневник – это что-то вроде доказательства бытия, но не Божия, а нашего с вами. Если не перечитывать дневников, не пересматривать старые снимки, не слушать истории из жизни, которые рассказывают нам наши родители или попутчики, то может показаться, что мы и вовсе не живем. Нас нет. И реальности нет» (Елена Долгопят // Знамя. 2006. № 1. С. 184).
• Когда сочиняем стихи...
• Когда разговариваем с домашними животными... Невозможно равнодушно проходить мимо старушек, пасущих своих козочек: до чего светлы интонации: «Мася, пойдем домой!» Как-то записала я реплику пожилого мужчины из села Титовка Шебекинского района Белгородской области: «пасись, Миш, ты хороший мальчик!» Говорилось это козлу.
• Когда пишем историю своей семьи...
Взрослый носитель языка, пишущий письмо ли, доклад, стихотворение, неминуемо подражает незримому совокупному образцу в рамках речевых координат, задаваемых жанром и вызывающим соответствующее языковое напряжение, но такое подражание едва ли не парадоксально приводит к рождению нового, к высветлению, обогащению собственной речи.
В дополнение к названным способам мы бы предложили и третий способ – создание и издание индивидуальных словарей, в которых отражено все наиболее ценное, значимое для человека – носителя русского языка. С определенной долей условности мы назвали такой словарь словарем богатств русского языка, демонстрирующим редкие слова, интересные метафоры, неожиданные афоризмы, заслуживающие внимания цитаты. По существу такие словари растворены в записных книжках, конспектах людей, постоянно работающих над обликом собственной речи.
Есть люди с удивительным языковым чутьем, собирающие для себя, для своего личного пользования приглянувшиеся слова, словосочетания и целые высказывания и время от времени перечитывающие свои записи.
Бедность или богатство лексикона – это не только вопрос эстетики речи, но и вопрос ее этики, поскольку бедность высказывания автоматически влечет за собой самый опасный по своим последствиям вид бедности – бедность принятия решений.
Ответим теперь на второй вопрос темы: РОДНОЙ ЯЗЫК: ДРУГ ИЛИ ВРАГ?
В своей докторской диссертации мы предложили следующую классификацию функций метафор, выделив пятнадцать функций.
Количество выделенных функций метафоры, что называется, зашкаливает, но все эти функции легли в достаточно четкие классы, многие из которых содержат внутреннее противопоставление функций по принципу «я и другие». Эвристическая функция метафоры – объяснить что-то себе, а объяснительная – объяснить не себе, а другим. Аутосуггестивная функция – воздействие на самого себя, этическая функция метафоры – воздействие на других. Кодирующая – скрыть информацию для себя, конспирирующая – скрыть от других (подробнее см.: «Функции метафоры»*).
Всмотримся в этот блестящий парад возможностей переносных, образных значений слов. В этом плане нельзя не заметить, что язык – и развивающаяся и развивающая своих носителей система.
Филологическая культура личности проявляется, в частности, еще и в том, насколько мы весь этот парад возможностей метафоры используем. По существу, одной такой схемы достаточно, чтобы продемонстрировать, что родной язык – наш друг.
В последние десятилетия «дружить» с родным языком стало труднее, и вот почему. Пропаганде сокровищ родного языка мешает «перегородочная» лингвистика, сортировка слов, столь необходимая в строгой науке, но мешающая творчески насыщать родной язык новым, редким, экспрессивным материалом только на том основании, что предлагаемый лексический объект сразу же «направляется на флюорографию»: не термин ли? не фольклорное ли словечко? никак из диалекта? писателем придуманное? слово-американизм? И при любом таком диагнозе: ату его!
Владимир Личутин еще в 1986 году заметил: «В наше сознание вживлен некий датчик: это устаревшее, это лишнее, это ненужное – и память отвыкает работать. Оказывается вдруг, что для нашего общения хватает трех сотен слов, из коих возможно сочинить повесть или роман».
Как для правильного питания мы должны съедать (не за один прием, конечно!) 164 различных растения, так и для правильного, т.е. Полноценного мироощущения необходимо «дружить с большим количеством слов». Без слов не будет метафор, не будет блистать новыми красками шлейф прекрасных метафорических функций.
«Я обожаю возиться с языком, – признается Джон Фаулз, – особенно с английским, обладающим несравненными лексическими возможностями. И воспринимаю это словесное богатство не столько как способ привнести порядок в некий хаос, сколько как средство расширить реальную действительность. У меня нет времени на борьбу со старыми социальными представлениями о том, что необходимо избегать редких и необычных слов и следует общаться с читателем исключительно с помощью простых и обыденных оборотов речи, как бы имеющих некий общий знаменатель. Это все равно что пользоваться в быту только примитивной кухонной утварью»[37].
Когда присуждают престижную премию художнику слова, то оказывается, что лауреат, тем более нобелиат, признан еще и творцом языка. «председатель жюри премии, директор Испанской королевской академии языка Виктор Гарсиа де ла Гонча, особо отметил, что несколько членов жюри назвали Умбрала
