который смотрелся в высшей степени странно на голом бетоне.
Ну и дела, очень и очень мягко выражаясь. Кто-то совершенно некстати вызвал городского помощника шерифа. Подобные кулачные разборки обычно считаются частным делом. Охотники хотели выдвинуть обвинение, но имелось полно свидетелей, видевших начало драки, а также имелось то ксенофобное преимущество, что Джо был местным. Вдобавок у нас был адвокат в полной боевой готовности. Между тем Джо и Энн пошли по травянистому откосу к берегу и бухте. Джо нырнул в воду, чтобы смыть с себя грязь, и к тому времени, когда я подошел, он сидел на песке рядом с Энн. Прибежала Марша с тремя городскими дворнягами, и Джо снова принялся ласкать собак, вернувшись к тому, с чего началась вся заваруха. Он смеялся и уж во всяком случае выглядел лучше, чем прежде. Я находился в полном замешательстве и уселся рядом с ними, думая о том, что он действительно совершенно не вписывается в наш мир. Возможно, у него был бы шанс пятьдесят лет назад или еще раньше.
После Дня труда снова потеплело. Еще один аспект ксенофобии состоит в том, что каждый местный считает погоду в своих краях исключительно интересной. Через три дня после вышеописанной драки Дик явился с рядом новостей, предполагающих возможные юридические последствия. ДПР заявил нашему адвокату, что имеет законное право запретить Джо доступ в любые районы государственных заповедников и лесов, находящихся в ведении штата, где проводятся какие бы то ни было эксперименты с дикими животными. Наш адвокат быстро вывел противную сторону из заблуждения, заявив, что за недостаточностью улик никаких обвинений касательно телеметрических ошейников и коровьих колокольчиков не выдвинуто, а установка донок является мелким проступком. Когда Дик попытался объяснить Джо, что ставить донки нельзя, Джо поначалу просто игнорировал все доводы, а потом указал пальцем на свой рот, словно желая сказать: «Мне же нужно чем-то питаться». Сегодня в полдень интрига усложнилась. Один лесоруб сказал Дику, что видел на территории Джо много вооруженных людей из ДПР, появление которых, по-видимому, испугало Джо, поскольку сегодня жена инспектора по охране дичи нашла ошейник и коровьи колокольчики в почтовом ящике. Почему-то это не успокоило ребят из ДПР.
Вчера Энн заглянула ко мне попрощаться по дороге обратно в Ист-Лансинг. Джо приехал с ней, но исчез вместе с Маршей, пока мы пили кофе. Он выглядел хорошо, а она — измученной и раздраженной. Она просто на дух не переносила новый интерьер их жилища, но в любом случае должна была возвращаться к своим занятиям. Джо часами бродил по комнате, рассматривая приклеенные фотографии, сказала она, и глазел на них, даже когда становилось слишком темно, чтобы видеть что-либо. Возможно ли, спросила Энн, что он видит в темноте лучше, чем она? Я сказал, что понятия не имею. Похоже, ее романтические чувства к Джо наконец начали угасать за невозможностью представить для них какое-либо будущее. Разумеется, я не стал поднимать вопрос о беременности, но она сама затронула его перед самым уходом. Сейчас, когда она находилась в таком отчаянии, мне не составило труда быть великодушным, и потому я сказал, что, если она беременна, я женюсь на ней, чтобы избавить от разборок с родителями. Я даже отправлю ее в одиночное путешествие по России и Европе, беременна она или нет, — неплохой медовый месяц! Она немного повеселела и любезно пригласила меня заглядывать в гости.
Сегодня Джо явился в обеденное время с двумя ручьевыми форелями, одна весом около полутора фунтов, а вторая добрых три, знатный улов. В душе я еще оставался рыболов в достаточной степени, чтобы достать свои топографические карты, и Джо показал на самый центр болота площадью пять миль, расположенного довольно близко, — место, безусловно недосягаемое для старого хрена вроде меня. Пока я жарил форель на костре, Джо искупнулся нагишом в реке вместе с Маршей, и я обратил внимание, что ноги у него еще более мускулистые, чем у баскеболистов «Эн-би-эй». Я лениво подумал, что, может, Дик согласился бы отправить Джо в Северный Онтарио, а я бы нанял какое-нибудь Семейство из племени кри присматривать за ним. Жизнь на современном Верхнем полуострове казалась невозможной. Время свободы, необходимой Джо, осталось в прошлом Соединенных Штатов.
Ранний вечер был довольно теплым, но в воздухе все же чувствовалось дыхание осени. Я вернул Джо записные книжки, но, когда он попытался бросить их на раскаленные угли, забрал обратно. Когда он собрался в город, отказавшись от моего предложения подвезти его, он пожал мне руку — впервые за все время с момента несчастного случая цивилизованный прощальный жест. К горлу у меня подкатил ком, когда они с Маршей пошли прочь по проселочной дороге.
Уже довольно давно стемнело, когда Дик приехал ко мне с сообщением, что Джо исчез в озере. Группа слабоумных стариков, живущих в заведении, которое остроумно называется обществом ограниченной опеки, гуляла по мысу Береговой охраны, когда они увидели, как Джо ныряет в залив. Марша уже плыла за гусями, которые развлекались тем, что держались в дюжине футов впереди. Сопровождающий группы не слишком обеспокоился, когда примерно получасом позже Джо скрылся из виду. Он позвонил Дику уже после наступления темноты, и несколько катеров отправились на чисто формальные поиски, поскольку все были уверены, что Джо давно вернулся и ушел в лес.
Дик приехал около одиннадцати, и я спросил, почему он считает, что Джо продолжает плыть на север, к Канаде. Он сказал, что дело в оставленных на столе в хижине Джо тридцати трех долларах, перевязанных красной ленточкой, — не предсмертная записка в полном смысле слова, но жест примерно такого толка.
Мы выпили несколько стаканчиков виски, а около двух пополуночи наконец задались вопросом, почему мы предполагаем худшее, и в результате пришли к выводу, что у нас нет никаких особых оснований, помимо ощущения, что Джо сам чувствовал, что его жизненный путь закончился. Мы побранили себя за это нелепое умозаключение, но ни к какому другому прийти не сумели. Как старый специалист по животному миру, Дик в конечном счете изрек сомнительную мысль, что Джо исчерпал ресурсы своей среды обитания.
— Но он же человек, — сказал я без особого убеждения.
Вероятно, воодушевленный виски, я пустился в бессвязные разглагольствования, основываясь на обрывочных знаниях, почерпнутых из книг о мозге, и своем собственном смутном знакомстве с чувством полной дезориентации, которое знакомо многим сравнительно нормальным людям, не говоря уже о людях с травмой мозга. Мне пришло в голову, что Джо утратил приобретенные в течение жизни навыки взаимодействия с окружающей средой и способность адаптации к существующим условиям, когда врезался на мотоцикле в бук. После почти года малоэффективных попыток медицинского сообщества помочь ему (здесь врачи не виноваты, ибо знают разумные пределы оптимизма, в отличие от финансистов) Джо пешком отправился в путь, чтобы перекроить карту мира или составить карту единственного мира, который он был в состоянии воспринимать. В конечном счете такого мира оказалось недостаточно, чтобы сделать жизнь Джо терпимой. Я читал, что подобные люди в Нью-Йорке зачастую живут в туннелях метро, если не сидят в дурдоме Бельвью.
Дик давно уже утратил нить моей напыщенной, заумной болтовни.
— Да хер с ним со всем, — сказал я, и мы оба прослезились.
— Он был дикарем, этот мальчик, — сказал Дик, наливая нам, как он выразился, «по последней на сон грядущий».
Он заговорил о наших собственных юношеских подвигах в лесу, но тут же оборвал себя. Простой и очевидный факт заключался в том, что у нас всегда был обратный билет, что с нами не произошло никаких метаморфоз по воле судьбы. Дик довольно комично принялся массировать себе голову, словно задаваясь вопросом об ее истинном содержимом. Мы оба рассмеялись шутке. Он решил пройти пять миль до дому пешком, не желая врезаться в дерево и повредить голову и пикап. Дик всегда говорил, что ходить пешком для него не многим утомительнее, чем спать.
Улегшись в постель, я немного потерзался мыслью о том, кому же придется звонить Энн. Мне, естественно. Уже почти заснув, я вполне сознательно наблюдал за образами сновидений, порожденными моем серым веществом, начиная от каких-то бродячих собак и кончая эпизодом, когда моя жена после двух банок джин-тоника забралась на дерево на нашем заднем дворе. Недопустимое поведение. Я заорал на нее. Плыли облака. Светила луна. Джо смеялся. Энн плакала. Джо пожимал мне руку. Мой отец снова умер. Я смотрел в воду и не видел дна.
