Агамемнона, разделял его стремления, но его мысли сосредоточились на возвращении домой и спасении своего народа от правления Эвпейта. Сыну Лаэрта не хватало ежеутреннего вида моря, запаха соленой воды в воздухе и крика чаек на ветру. Он очень хотел увидеть отца и мать, их верных слуг. Более всего хотелось покинуть этот мир политических интриг, игр и борьбы за власть, вернувшись к простой жизни, которую царевич всегда вел.
Если бы он смел, то вернулся бы уже много месяцев назад, воспользовался бы глиняной совой, которую вручила ему Афина. Он сломал бы ее, вызвал богиню, а с ней рядом мало бы кто смог устоять против его ярости. Но Одиссея остановили сомнения. А если он сломает глиняную фигурку, а Афина не придет? Вдруг это очередная шутка богов? Отсутствие веры заставляло искать более надежные способы возвращения царства отца.
В результате Одиссей теперь стоял перед вопросом: следовало выбрать между Еленой и Пенелопой. Между домом и любовью. Неважно, с каким отрядом он покинет Спарту — с могучей армией Тиндарея или с неохотой предоставленной на время Икарием личной стражей, неважно, какую стратегию он придумает для завоевания Итаки… В глубине души царевич задумывался, сможет ли вообще добиться чего-нибудь без помощи богини-покровительницы.
— Господин? — позвал Дамастор, стоявший у двери. — Пойдем? Наши уже спустились вниз. Пир начался!
Одиссей зашнуровал сандалии и последовал за Дамастором в пустой коридор. При мысли о вечернем пире у него возникло какое-то странное новое ощущение, настроение улучшилось. Он подумал о Пенелопе. Сын Лаэрта представлял ее высокое и стройное тело, он едва ли мог поверить физическому влечению, которое почувствовал. Воображение было наполнено ею, царевич вспоминал каждую деталь ее тела — от вытянутых ступней и длинных ног до формы груди и покатых смуглых плеч.
Придет ли она сегодня? Одиссей надеялся на это. Хотя он все еще опасался, что Пенелопа его отвергнет, что вынудит его принять предложение Тиндарея и Елену, царевич словно бы черпал силы и смелость от мысли, что окажется в ее присутствии. Сражения выигрывает храбрость, а не робость. Сегодня он или приблизится к Пенелопе, или откажется от всех надежд. Только при одной мысли о дочери Икария у Одиссея от предвкушения пробегала приятная дрожь по коже, ее начинало покалывать. Он внезапно обрадовался новой тунике, которую ему вручил Дамастор. Лаэртид был ему благодарен.
— Может, Пенелопа будет там, — сказал Дамастор, словно читая мысли Одиссея. — Если не обидишься на мои слова, мне кажется, что ты положил на нее глаз.
Одиссей кивнул.
— Она — настоящая красавица, Дамастор, а еще — очень умна и сообразительна. Я собираюсь сделать ее своей…
Дамастор удовлетворенно улыбнулся и едва ли заметил молодую рабыню, которая прошла мимо них по лестнице. Однако Одиссей уставился ей вслед с улыбкой на лице.
— …Или — любую другую девушку.
Дамастор опустил руку на плечо царевича и быстро повел его от других искушений вниз — к большому залу. Практически сразу же, несмотря на толпы воинов и прислуживавших рабов, он увидел Неэру. Заговорщики встретились глазами. В глазах девушки стояла беспомощная мольба.
И только после этого он заметил Малого Аякса, беседовавшего с Пенелопой. Дамастор в отчаянии понял, что царевна ведет себя с ним совсем не холодно. Внезапно планы начали рушиться самым неожиданным образом.
— Господин, — он схватил Одиссея под локоть и сразу же указал на пару. — Если хочешь поговорить с Пенелопой, то ты должен что-то быстро предпринять. С ней беседует этот нарушитель спокойствия из Локриды.
Одиссей посмотрел на женщину, которую любил. Он много вечеров наблюдал за ней на пирах — за далекой девушкой, которая презрительно отмахнулась от него и не пожелала разговаривать, хотя легко и свободно общалась с другими. Но она никогда не выглядела такой привлекательной, как сегодня. Волосы больше не были перехвачены в хвост, их скрепили довольно высоко. Теперь длинные пряди свободно падали локонами, обрамляя голову, но открывая красивые уши и шею для голодных мужских глаз вокруг нее.
Одиссей почувствовал, что его бросило в жар только от одного ее вида. Он ощутил себя в пустоте, который могли заполнить только другие чувства — звук ее голоса, запах ее чистого женского тела, прикосновение гладкой кожи и часто представляемый им вкус ее губ. Покалывание кожи, которое беспокоило итакийца практически с той минуты, как он надел тупику, превратилось в страстное желание. Оно еще больше усилилось из-за того, что Малый Аякс вмешался не в свое дело. Одиссей инстинктивно сжал пояс, где обычно висел меч. Вспомнив, что оружия нет, он сжал массивные кулаки и отправился к царевичу из Локриды.
Казалось, что Малый Аякс почувствовал его приближение. Коротышка повернулся. Улыбка льстеца тут же исчезла у него с лица, быстро сменившись обычной ухмылкой ненавидящего всех человека. Она сильно исказила его внешность, когда локридец смотрел на Одиссея.
— Что ты хочешь? Разве не видишь, что мы беседуем?
Одиссей холодно улыбнулся:
— Это может делать и любой другой. Пенелопа — ценный приз, и некоторые люди здесь интересуются тем, кто с ней разговаривает.
Царевна посмотрела на него. Ее обычная враждебность исчезла, что было странно, от этого Одиссея еще сильнее бросило в жар.
— Скажи им, чтобы нашли другую женщину, — ответил Малый Аякс. Его ручная змея зашипела и угрожающе высунула язык в сторону Одиссея. — Вокруг полно рабынь, поэтому не заставляй меня терять время.
— Икария не волнуют рабыни, но ему хочется знать о твоем интересе к его дочери. Он отправил меня сказать тебе это. Если ты достаточно умен, то прямо сейчас пойдешь к нему. Иначе, как я догадываюсь, ты будешь наблюдать за Пенелопой с другой стороны дворцовых стен.
Локридец выругался и сплюнул на каменный пол. Даже он не мог отказать призывающему его царю или откладывать дело надолго, ведь терпение Икария могло лопнуть. Коротышка с неохотой развернулся, натянуто кивнул Пенелопе и пообещал вернуться, как только сможет. Малый Аякс подозрительно взглянул на Одиссея и прошел мимо него в толпу, задев плечом.
Одиссей схватил Пенелопу за руку и подтолкнул в угол большого зала, где их не могли видеть Неэра, Дамастор и другие мужчины, которые похотливыми глазами смотрели на царевну.
— Как думаешь, что ты делаешь? — спросила она. — Разве мне запрещено разговаривать с мужчинами благородного происхождения? И кроме того, моему отцу все равно, кто проявит ко мне интерес…
Пенелопа сбросила руку Одиссея, но ее слабый гнев не мог скрыть более глубокого и непреодолимого чувства, которое девушка пыталась не демонстрировать. Оно проявлялось в расширенных зрачках и румянце на щеках. Дыхание у нее участилось, и царевне даже пришлось немного приоткрыть рот, чтобы привести в норму его ритм. Соски под платьем набухли и выделялись.
— Тогда почему ты меня избегаешь? — спросил Одиссей напряженным голосом.
— Я не знаю, что ты имеешь в виду. У тебя нет исключительного права доступа в мое общество, Одиссей с Итаки. И какое имеет значение, говорю я с тобой или нет?
Итакиец смотрел на нее и понимал: несмотря на весь его ум и хитрость, ей он врать не сможет — и никогда не захочет.
— Это имеет значение, потому что я люблю тебя.
Пенелопа посмотрела на него округлившимися глазами, пораженная таким признанием. Она разглядывала его так, словно впервые видела черты лица, волосы, неуклюжее на вид мускулистое тело. Странные ощущения, которые появились у нее после одевания, теперь немного преобразились. Девушке показалось, что теперь по ее телу разливается какая-то приятная жидкость, которая позволяет забыть обо всем, расслабляет каждый нерв и делает ее ужасающе, пугающе слабой перед Одиссеем. Казалось, звуки в зале стихли, или же их заглушило тяжелое дыхание Одиссея. Свет многочисленных факелов потускнел на фоне зеленых глаз этого человека, смотревших прямо в ее собственные.
