посетила апрелевский завод «Мелодия» и, проходя по цеху, спросила у рабочих:
– Что печатаем?
– Пластинку Ободзинского, – ответили ей.
Министр вошла в другой цех и вновь спросила:
– Что печатаем?
– Пластинку Ободзинского, – последовал ответ.
– У вас что, весь завод на одного Ободзинского работает? – спросила Фурцева у идущего рядом генерального директора «Мелодии».
– Что вы, Екатерина Алексеевна! На втором этаже мы печатаем классические произведения.
Каково же было удивление и гнев министра, когда и на втором этаже на ее стандартный вопрос «Что печатаем?» ей ответили: «Ободзинского». Фурцева встала перед сложной дилеммой: что делать? С одной стороны, она понимала, что «Мелодия» неспроста печатает одного Ободзинского – его пластинки приносили государству баснословные прибыли. С другой – подобные тиражи ущемляют других исполнителей. По одной из версий, министр выбрала вариант с сокращением тиража. По другой – оставила все как есть, фактически наступив себе на горло.
Еще одним противником певца Ободзинского в те годы был председатель Гостелерадио Сергей Лапин. Он очень предвзято относился к лицам еврейской национальности, считая, что их среди артистов слишком много, и лично контролировал их появление на голубых экранах. Ободзинского он почему-то тоже считал евреем, хотя тот был наполовину украинец, наполовину – поляк. Поэтому, когда в начале 70-х Лапин увидел в одной из передач нашего героя, он заявил:
– Градского уберите!
– Но это не Градский, это – Ободзинский! – попытались объяснить председателю.
– Тем более уберите! Хватит нам одного Кобзона!
В результате на сегодняшний день в фондах телевидения не осталось ни одной записи выступления Ободзинского, кроме той, что была записана на новогоднем «Огоньке» в 1967 году.
И все же, даже несмотря на такой жесткий прессинг со стороны официальных структур, слава Ободзинского гремела на весь Советский Союз. Буквально каждая его песня после первого исполнения становилась шлягером. Назову самые известные из них: «Эти глаза напротив» (Д. Тухманов – Т. Сашко), «Неотправленное письмо» (С. Мелик – О. Гаджикасимов), «Олеандр» (С. Влавианос – О. Гаджикасимов), «Листопад» (Д. Тухманов – В. Харитонов), «Белые крылья» (В. Шаинский – В. Харитонов) и др.
Официальная концертная ставка у него была 13 рублей 50 копеек плюс всякие надбавки. В итоге получалось около 40 рублей за концерт. А гастролировал наш герой в те годы очень интенсивно. Причем арифметика была такая: часть концертов оформлялась официально, а часть – на «фондах» местной филармонии («левые»). Поэтому в месяц у него набегало по 3–4 тысячи рублей. Баснословные деньги по тем временам. Видимо, этому в основном и завидовали чиновники от искусства, которые таких денег никогда не зарабатывали. Поэтому звания заслуженного артиста РСФСР Ободзинский так и не дождался, пришлось довольствоваться заслуженным артистом Марийской АССР.
В 1974 году на экраны страны вышел американский фильм «Золото Маккены», в первоначальном варианте которого звучала песня Куинси Джонса в исполнении Хосе Филисиано. Однако эту песню решили переозвучить и доверили это дело Ободзинскому. Так в его репертуаре появился еще один шлягер – «Старый гриф стервятник» (слова Л. Дербенева). Когда сегодня я вновь и вновь слушаю на магнитофоне эту песню, я вспоминаю, с каким трудом нам, московским мальчишкам, приходилось добывать слова этой песни. Ведь о пластинке с ее записью тогда можно было только мечтать. Переносного магнитофона у нас не было, поэтому мы вооружались карандашами, садились поближе к экрану (там светлее) и в процессе ее исполнения лихорадочно записывали слова на бумагу. А потом разучивали.
По словам людей, близко общавшихся с певцом, он был необычайно музыкален. Он все делал по слуху. По его словам: «Кобзон, Лещенко – певцы с вокальной школой. С поставленным голосом. А я пою открытым голосом. Это совсем другое. Это только потом я научился чуть-чуть прикрывать звук.
Все западные певцы поют открытым голосом. Они поют душой, и я тоже пел душой. Они правдивые. Я не хочу ругать наших, но они… Я считаю, что у нас не было эстрады, а как бы второй сорт оперы…»
Закат в карьере Ободзинского начался в середине 70-х. Причем приблизил его сам певец. В новогоднюю ночь 1976 года он внезапно заявил своим родным и друзьям:
– Я сейчас выпью!
Жена бросилась его отговаривать, то же попытались сделать и друзья, но Валерий был неумолим. Видимо, в нем что-то сломалось. В ту ночь он напился, хотя до этого в течение 15 лет (!) был в «завязке». С этого дня начался кошмар.
Ободзинский пил по-черному, и из-за этого большинство его концертов приходилось отменять. Бывало, концерт объявляли пять (!) раз, пять раз люди покупали билеты, и каждый раз он отменялся из-за «плохого самочувствия» артиста. Дело дошло до того, что во время гастролей в Омске его пришлось положить в психушку, причем под чужой фамилией. На концерты его привозила медсестра, она же увозила его ночевать в больницу. Кроме нее, за певцом следили еще несколько человек, так как он все время порывался выпить. Однажды не уследили, он выпил и пьяным вышел на сцену. В 1977 году состоялось последнее выступление Ободзинского в «Голубом огоньке»: он спел песню «Вечный вальс».
Между тем с каждым днем болезнь усугублялась. Певец стал все чаще заговариваться, нести всякую ахинею. Например, объявлял себя святым или господом богом. Иногда посреди гастролей бросал свой коллектив и уезжал из города. Выносить пьяные выходки певца становилось все труднее, и от него стали уходить те, с кем он работал на протяжении многих лет. В конце концов от него ушла и жена.
В 1979 году Ободзинский вновь женился, причем выбрал себе в жены совсем юную девушку-студентку. Это была его землячка – одесситка Лола Кравцова. Уходя к ней, артист все оставил первой жене: и картины, и хрусталь, и дорогие сервизы, и золото с бриллиантами.
Однако новая женитьба не отвратила певца от алкоголизма. Он продолжал сильно пить и в итоге вскоре оказался в психушке на улице 8 Марта. После этого Лола от него ушла. Ободзинский попытался наладить отношения со своей первой женой, Нелли, попросил Шахнаровича поговорить с ней на предмет возобновления семейной жизни. Несмотря на то что она к тому времени уже жила с другим мужчиной, Нелли порвала с ним и вернулась к Ободзинскому. Они снова расписались. Но прожили вместе недолго, поскольку Ободзинский продолжал сильно пить. Да и зарабатывал он уже значительно меньше, чем десятилетие назад. Так, в 1983 году Ободзинский осилил всего лишь один концерт в Москве. Три года спустя он и вовсе вынужден был покинуть сцену, поскольку к алкоголю добавились уже наркотики – «колеса». В итоге в 1988 году Нелли ушла от мужа и вышла замуж за поляка Анджея Янчака.
Квартиры у Ободзинского к тому времени уже не было, поэтому он жил во времянке на галстучной фабрике, где работал сторожем. Пил почти каждый день. У него тогда была любимая женщина – Светлана Силаева, – и она пыталась хоть как-то отучить Ободзинского от наркотиков. Например, она кидала в пузырек от беллотаминала похожие по виду драже валерьянки. И певец ни о чем не догадывался. Но у нее на руках была маленькая дочь от первого брака, и ей нужно было в первую очередь думать о ней. Поэтому сил и времени на Ободзинского у нее становилось все меньше и меньше. И плохо пришлось бы Ободзинскому в дальнейшем, если бы в июне 1991 года судьбе не угодно было послать ему чудо в лице Анны Есениной, с которой он был знаком с конца 70-х.
Есенина «заболела» Ободзинским в начале 70-х и с тех пор старалась не пропускать ни одного его концерта. Однако близко подойти не решалась, так как знала – у него семья, дети. И только спустя несколько лет состоялось их знакомство. Вспоминает А. Есенина:
«Познакомил меня с Валерой его администратор Павел Александрович Шахнарович. Году в 1977-м Валера выступал в одном из столичных Домов культуры. Я смогла купить билет только на балкон. А мне же надо было лезть с цветами к сцене. Я подошла к Павлу Александровичу и попросила помочь с билетом в партер. А мою морду в коллективе Валеры уже все знали. И Шахнарович привел меня прямо к Валерию Владимировичу. Поначалу я больше задружилась именно с Павлом Александровичем. С ним тогда в основном и общалась.
А с Валерой… В 1979 году он второй раз женился. Его жена училась в институте. Ее постоянно не было дома. И я была у него как собака Дружок. Когда ему было скучно одному, он звонил и спрашивал: «Что делаешь?» Я уже знала, что надо отвечать. Что бы я ни делала, я говорила: «Ничего». Потому что надо
