— Тоже!..
— Это хорошо. А Катерина Федоровна что?
— Слава богу! Здорова; велела вам кланяться. У нее для дочери есть жених на примете… Что вы говорите, сударыня?
— Военный?
— Да, военный, сударыня, и, говорят, очень богат; где-то в Олонецкой губернии свои виноградники…
— Скажите! Какая завидная партия!
— Да, и еще, говорят, у него есть где-то возле Торжка свой судоходный канал; что прошла лодка — гривна в кармане; барка или там что другое — двадцать копеек. Такое заведение!..
— Неужели?!
— Да, сударыня! И наш советник Горох Дорохович, и Ульяна Ульяновна… и… все говорят; а сам такой молодец, эполеты как жар горят…
— И в чинах? — спросил Макар Петрович.
— Чин офицерский, уже восьмой месяц прапорщиком.
— Ну, так послужить бы еще немного.
— Говорят, ему в этом году приходится в подпоручики.
— Понимаю, через год в отставку поручиком — это другое дело… Ну, да пусть себе он убирается к болотному дедушке, наше дело сторона. А сама-то Катерина Федоровна?
— Ничего, живет по-прежнему; недавно купила у барышника для себя серого рысака.
— А Петр Потапыч? — спросила Анна Андреевна.
— Все танцует мазурку.
— Охота же спрашивать об этом чурбане! — перебил Медведев. — Что наш почтеннейший Туз Иванович?
— На прошедшей неделе схоронили.
— Схоронили?!
— Да, схоронили; впрочем, потешил-таки он весь город. Представьте себе, в духовном завещании запретил своей жене покупать карету.
— Как так?
— Так написал просто: «Как-де моя жена происходит из хвастливого рода, да и в продолжение многолетнего супружества нашего всегда оказывала неимоверную наклонность к суетности и тщеславию, что неоднократно выражалось нелепыми требованиями о покупке кареты, то я, сохраняя пользу детей наших и не желая видеть их со временем нищенствующими, запрещаю, под опасением моего проклятия, жене моей покупку кареты не только новой, но даже и поезженной, как вещи, могущей служить поводом к разорению моего семейства».
— Ха-ха-ха! Экой пострел! Царство ему небесное! Утешил!
— Что же бедная его вдовушка? — спросила Анна Андреевна.
— Тут нечего спрашивать, душа моя: верно, ругается.
— Изволили отгадать: сильно ругается, ругает покойника и дома, и в гостях, и на улице. Такая стала сердитая; нет давно сделала большой афронт жениху дочери Катерины Федоровны.
— Оставьте его в покое: смерть не люблю прапорщиков, которые сватаются, лучше бы вы сами женились.
— Это единственная цель моей жизни. Я рад жениться, но, вы знаете, я человек небогатый…
— А если бы я тебе, приятель, нашел невесту с состоянием?
— Полноте шутить!
— Нет, право. Помнишь ли ты полковницу Фернамбук, которая целое лето прожила с дочерью в губернском городе?..
— Как же, я ее имел честь часто видеть у Катерины Федоровны, еще у нее дочка — сущий амур или грация!
— Ни амур, ни грация, а так, девушка недурная, с 300 душ приданого. Эта самая дама без души от тебя. Как приехала в деревню, все твердила: «Вот человек, Юлиан Астафьевич! Какой вежливый, услужливый, толковый!..» Влюблена в тебя, да и баста!..
— Шутите! Она, кажется, уже степенных лет.
— Экой приказный! Ей лет за шестьдесят; женись на ее дочке…
— Куда там! Такого счастья я и во сне не видывал.
— Что за счастье? Ты молодец, добрый малый, дворянин. Чего этой бабе еще надобно?..
— Она может найти себе зятя офицера.
— Стыдись, братец, разве ты не офицер? Какой на тебе чин?
— Губернский секретарь.
— Черт вас разберет! Переведи, братец, как это будет по-христиански.
— В ранге поручика.
— И прекрасно! Чем ты не жених? Хочешь, я женю тебя?
— Будьте благодетелем! Да нет, меня смех берет; ха-ха-ха! Вот оказия!.. Впрочем, делайте что хотите!
— Ладно! Куда ты едешь курьером?
— В П-в.
— Сколько ты можешь прожить у меня?
— Дня два.
— Вздор! Ты должен прожить неделю.
— Невозможно, Макар Петрович!
— Почему? Какие-нибудь дрянные бумаги нужно отдать кому? Это можно сделать: я пошлю в П-в форейтора Ваську, он их отдаст по адресу, а на другой день привезет ответ. П-в всего от нас 50 верст. Остаешься? Завтра же начну действовать — и не будь я Медведев, если ты не женишься на молодой Фарнамбуковой. Поедешь — пеняй на себя.
— Делать нечего, — сказал Юлиан Астафьевич.
— Люблю за обычай. Давай, приятель, руку! Благодари, жена: теперь не будем скучать целую неделю в эту скверную погоду. А я, право, женю молодца!..
— Если даст бог вам успех, — сказала Анна Андреевна. — Какой вы будете близкий сосед: деревня Фернамбуковой от нас всего три версты; только через реку.
— Скажите: и сосед, и ваш покорнейший слуга.
— Это уже много; а шутки в сторону, у меня будет к вам просьба, — сказала Анна Андреевна.
— Приказывайте, сударыня.
— Если вы женитесь, прежде всего должны исправить плотину и мост, а то всякий раз, как переезжаю плотину Фернамбуковых, я прощаюсь с белым светом: кажется, так коляска и слетит с плотины или провалится под мост.
— Будьте уверены, что в мире не будет другой подобной плотины: сам пойду работать, лишь бы угодить вам.
— Что за страсть, подумаешь, у этих губернских франтов нести такую чепуху! Полно, брат, мою жену морочить, а я себе выговариваю право стрелять дичь во всех твоих дачах безданно и беспошлинно.
— Помилуйте, Макар Петрович, на что мне эта дичь? Я сам от роду не стрелял из ружья и не знаю, как оно стреляет. Вся дичь — ваша. Мое почтение к вам всегда было непреложно, и если вы пособите моей карьере такою выгодною женитьбою, то я… и проч… и проч…
В таком роде разговор продолжался до самого ужина.
Четверо суток изволил кутить Макар Петрович на радостях, что поймал губернского гостя, и каждый вечер губернский гость почти сквозь слезы говорил Медведеву:
— Боже мой! Когда же мы будем сватать M-elie Фернамбук?
— Погоди, братец, время впереди, — отвечал Медведев, — не возьмет ее нечистая сила; завтра непременно поедем.
Приходило завтра, и опять та же история.
