глас. Карл как герой, действующий от себя, оказывается потерянным и слабым. Петр полон не своей славой, а славой России. Он подымает заздравный кубок за шведов, ибо исторически они наши учителя, а личной вражды у него быть не может. Поэтому месть Мазепы снижает его образ в угоду Петру. Петр — это новый герой, новое начало в истории. Он действует, но его действия вдохновлены высшей силой. Поэтому он так значителен, почти монумент. Таким образом, в поэме два типа исторических деятелей: байроновский герой, действующий во имя свое, и герой, одержимый, конечно, в хорошем смысле, высшей силой.
[Гоголь]
В этот период Гоголь нашел свою тему — законы пустой жизни. Эти законы были им гениально вскрыты.
Гоголя нельзя назвать реалистом, нельзя его и втиснуть в рамки романтизма. Его творческий метод носит особый характер, соответствующий экспериментальному методу в науке. Гоголь не отображал действительность, как она есть. Жизнь, им изображенная, не есть та жизнь, которую он видел. Он производил гениальные эксперименты над действительностью. Он брал событие, погружал его в определенную среду и показывал, как оно будет там развиваться. Среда эта — пустота жизни. Рассеянную повсюду пустоту Гоголь собрал, сгустил, погрузил в нее событие и смотрит, как оно будет свершаться в сгущенной атмосфере праздности и пустоты. Гоголь касается этой темы так глубоко, что обнажает вечный характер безделья мира, которое было и будет всегда{375}. Гоголь тем и велик, что душевную пустоту и скверну показал объективированной. Он обладал гениальной способностью не только анализировать свою душу, но и объективировать ее, видеть, как внутренняя пустота проявляется вовне. И здесь порождения времени, временные покровы легко спадают, и гоголевские лица скользят повсюду.
Старая тема Гоголя в «Ревизоре» достигла большой глубины и своеобразного преломления.
Все герои Гоголя в какой-то мере автобиографичны, и Хлестаков наиболее Гоголь. Основой хлестаковщины является стремление быть всем, не ограничивая себя определенной областью. И Гоголь был необычайно честолюбив. Он хотел быть значительным во всех сферах жизни. То он видел себя государственным деятелем, то великим историком, то спасителем России, то мистиком, то мечтал о литературной карьере (но о последней менее всего). Это — честолюбие неопределенное: он хочет быть первым во многих областях, не зная, которой из них отдать предпочтение. Гоголь вместе с Хлестаковым мог бы сказать: «Я везде, везде». Но Хлестаков, кроме жажды бесконечного расширения, ни к чему не чувствует настоящего интереса. Это — голое честолюбие, это — пустота, которая имеет претензию захватить все и стать безмерной. Это — ничто, которое желает быть всем. Хлестаков пытается перебросить мост между тем положением, которое он занимает, и своими честолюбивыми претензиями. Средством для достижения этой цели явилась ложь. Основа лжи и есть стремление создать дутое бытие. Амплитуда расширения Хлестакова бесконечна: фиктивно он захватывает весь мир.
«Мертвые души» — не поэма и не роман. Это скорее всего сатира, но сатира особого, гоголевского типа. У других сатириков, например, у самого могучего представителя социально-политической сатиры Салтыкова-Щедрина, есть дистанция, куда он отходит, чтобы созерцать картину мира, есть определенный критерий, который он считает истинным. Изобличает он то, что не подходит под категории для него приемлемые. У Гоголя же нормы против изображаемой им действительности нет, нет выхода из сатирического мира. Он видел в человеке нечто по самому существу его смешное. Отсутствие догмы придает сатире особую глубину: ничто ее не сокращает. Сатира Гоголя не оставляет выхода, это — голый смех, и поэтому он носит мировой характер. Отсюда и вытекает видимый миру смех и невидимые миру слезы.
Первый том можно рассматривать как самостоятельное, законченное произведение. Гоголь стремился отойти от сатиры, мечтал о создании второй «Илиады», которая должна была охватить всю Россию в целом. Но, как только он приступил к работе, произошло раздвоение: он видел тех же старых героев своих, ту же Россию. Видел гримасу, а не лик России. В лирических отступлениях проснулось желание по-другому взглянуть на мир, но из этого ничего не вышло. Кроме пространственной необъятности и символически выражающей ее тройки, нет живой души, нет богатыря и великой мысли. А пустое пространство есть небытие. Поэтому между лирическими и эпическими сторонами не получилось спайки, художественно эпическое виденье не связалось с лирическими переживаниями. Вторая Россия остается лишь в виде предчувствия в душе Гоголя. Пафос лирических отступлений — это претензия пустого пространства стать всем.
И природа для Гоголя так же пуста, нелепа и ничтожна: «…пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор». И крестьяне, связанные с природой, так же ничтожны.
Чичиков солиден, чрезвычайно вежлив, чистоплотен, аккуратен, разумен, экономен. Но рядом с внешней порядочностью в нем начинает обнаруживаться его внутренняя пустота. Он любуется своим отражением в зеркале, идя по улице, срывает афишу, приносит ее домой, очень тщательно прочитывает с начала до конца и прячет в шкатулку. Внимательность и методичность, направленные на такое пустое занятие, показывают, что это — солидность и методичность манекена. Но Чичиков попадает в такую атмосферу, в которой такое невероятное событие, как скупка мертвых душ, делается возможным. Гоголь хотел не только показать своего героя, но и объяснить, откуда он взялся. Он описывает картину детства и отрочества Чичикова, где царила атмосфера приобретения и притом приобретения непродуктивного. Этим он хотел оправдать своего героя, но попытка вышла неубедительной. Метод классика, который изображает человека как нечто готовое, по-прежнему остается в силе.
Во втором томе по замыслу Гоголя должно было воплотиться в образы, в великие мысли все то, что в лирических отступлениях первого тома было дано как предвосхищение. В душе Гоголя проснулось желание найти положительную силу. И характерно, что эта сила предстала ему как чисто материальная. Положительная Русь явилась не как духовно великая, а, прежде всего, как материальная сила. Идеальный герой является в то же время и идеальным хозяином. Но и полноту Гоголь изображает по-своему. Он привык оперировать необъятным, правда, сведенным в ничто, бесконечной, необъятной пустотой. И когда его глаз стремился увидеть положительное начало, он также оперировал абсолютным. Абсолютному ничтожеству противопоставил абсолютную полноту. Гоголь думал, что «Мертвые души» станут откровением миру, откровением настоящей России. Но для этого нужно было в Чичикове найти что-то хорошее и полюбить его. Любовь и есть отказ от требования. Лишь любовь помогла бы Гоголю прийти от категории требования к категории приятия. Но он был безлюб, и это сделало его положение трагическим. Для того, чтобы найти положительную Россию, ему нужно было полюбить грешную{376} . Но полюбить он не мог, поэтому не мог перейти он конструкции к объективации. Второй том
