127
30. Для сравнения см. с. 143 «Русской идеи» Бердяева в ук. выше сборнике (с. 587). См. также несколько слов о Михайловском и Соловьеве в теме «Соловьев» (с. 342).
128
31. Обращают внимание трижды подряд повторенные «они», «их», «для них», что в данном контексте воспринимается как подчеркивание дистанции, отделяющей от марксистов самого М.М.Б.
129
32. Ср. фрагмент из написанной Л. Мартовым главы «Общественные и умственные течения 70-х годов» (см. ук. на с. 590 IV том «Истории русской литературы XIX века», с. 29): «Ни Лавров, ни тем паче Бакунин не сказали бы, подобно Михайловскому: 'Требуется предотвратить язву пролетариата, свирепствующую в Европе и угрожающую в будущем России. Излечение этой язвы мне всегда казалось такой тяжелой задачей, которая, по крайней мере, моему уму не по силам (разрядка Л. Мартова — комм.). Но в то же время я убедился, что предупреждение ее возможно, если только меры будут приняты во время'».
130
33. В ЗМ столь злободневные мысли появляются здесь впервые; потом, в записях лекций о литературе XX века, особенно послереволюционной, они будут встречаться чаще. О большевиках здесь М.М.Б. говорит так, как будто их уже нет или они где-то далеко. В каком-то смысле они, правда, и были далеко, если учесть, что лекция о Михайловском читалась еще в Витебске (примерно весной 1924 г.).
Интересно это место записей сравнить с содержанием письма В.Г.Короленко от 8 сентября 1908 г. Ф.Д.Батюшкову, решившему озаглавить свое предисловие к сочинениям А. И. Эртеля «Последний народник». Короленко пишет:
«Мне кажется, что для такого предисловия оно слишком 'полемично'. Последний народник. Что это значит? Это значит, что после Эртеля, который перестал писать в начале 90-хгодов, народничества уже не было. Ну, а что же сказать о кипучей полемике Михайловского и его товарищей с марксизмом, происходившей в середине и конце 90-х годов? Ведь многие и до сих пор считают, что это была борьба народничества, и так она изображалась самими марксистами. <…> Он (Михайловский — комм.) не 'кончился' и теперь и долго еще не кончится: его громоздкие и дорогие книги теперь идут больше, чем шли при его жизни, и идут в молодежь. <л.> И противники приняли, что борясь с Михайловским, они борются с народничеством. Михайловский не возражал, потому что слово выражало до известной степени сущность спора: интересы народа как совокупности трудящихся классов, на одной стороне. Интересы одного промышленного пролетариата на другой. <…> Можно ли сказать, что это народничество убито, рассеяно, исчезло со сцены? Это провозглашают задорные марксисты, но не события последних лет, заставившие и их самих радикально изменить свои формулы по аграрному вопросу. Эти заявления — представляют просто крики: 'победихомъ, победихомъ!' — которые ведь не всегда правильны» (см.: Короленко В. Г. Письма 1880–1921, Пг., 1922,с. 303–304).
В 1908 г. писать так о марксистах было естественно, но, как выяснилось, не слишком дальновидно. О Михайловском и марксистах сегодня см. в предисловии-диалоге М. Г. Петровой и В. Г. Хороса в книге Н. К. Михайловский. Литературная критика и воспоминания. М., Серия «История эстетики в памятниках и документах», 1995 (см. с. 15, 19, 27 (!) и др.). После 1917 года о Михайловском предельно мало написано, как и предельно скупо все это время Михайловский издавался.
131
34. 35. В этой последней фразе о сплошной подсудности особенно чувствуется автор ФП и угадывается причина его интереса к Михайловскому и явной симпатии к нему.
132
34. 35. В этой последней фразе о сплошной подсудности особенно чувствуется автор ФП и угадывается причина его интереса к Михайловскому и явной симпатии к нему.
133
36. Ср. сказанное о Толстом, Руссо и сентименталистах в статьях о Толстом (с. 176 и далее). Это простейший пример умения М.М.Б. разными способами описывать близкие по смыслу явления: если в лекциях Бахтин прямо (судить мы можем, конечно, только по записям) говорит о влиянии на Толстого и Руссо, и английских сентименталистов, выделяя Стерна, то в статьях-предисловиях Толстой — «последователь Руссо и ранних сентименталистов» (с. 176), «защитник традиций и принципов XVIII века, Руссо и ранних сентименталистов» (с. 185), снова последователь, но уже только Руссо, т. к. Руссо назван его предшественником (с. 192); наконец, Толстой только сопоставляется с Руссо, когда М.М.Б. пишет, что толстовская картина городской весны в «Воскресении» «не уступает сильнейшим страницам Руссо» (с. 193) — ни слова, таким образом, о влиянии. Для сопоставления: в СВР Толстой сначала назван просто в ряду с сентименталистами (ВЛЭ, 91), а потом сказано, что он — «наследник XVIII века, в особенности Руссо» (ВЛЭ, 96); в РВ, говоря о «идиллически-циклическом ингредиенте» романов становления и явном наличии его у Толстого, М.М.Б. в существенно более общем виде говорит о непосредственной связи его в этом отношении «с традициями XVIII века», т. е. опять-таки не прямо и не просто о влиянии на него этих традиций, как в лекциях; в Хрон. Толстой только упомянут (упомянут, собственно, его герой Оленин) в большом фрагменте, посвященном, главным образом, Руссо и руссоистской линии романа (ВЛЭ, 378–380). Если бы не существовало записей его лекций о Толстом, радикальная формула Бахтина, радикальная точка зрения Бахтина оказалась бы за пределами нашего представления о балтийском Толстом.
134
37. В «Прометее» (см. с. 562, 592) начало фрагмента напечатано со случайным пропуском одной машинописной строки, но пропуск этот меняет смысл сказанного на противоположный.
