через триста лет после распятия раввина Иисуса он сделал из миссионера Бога, «homousios», единосущного с Богом. 19 июня 325 года, через четыре недели после начала собора, по приказу императора Константина все присутствующие епископы должны были подписать это решение. Дополнительно у Йоханнеса Леманна можно прочесть, что император Константин после собора написал письмо общине в Александрии, в котором в том числе сообщается: «Согласие трехсот епископов – это ничто иное, как приговор Бога»; но это был как раз достигнутый путем манипуляций императора «приговор Бога»: из 1000 епископов его империи он пригласил только 300; вероятно, тех, которые меньше всего оказывали бы сопротивление. «Оказалось», что почти все они происходили из как раз захваченной Восточной империи и были жителями Востока. Из всей Западной Европы прибыли только семь епископов. Тогдашний Папа Римский по имени Сильвестр вообще не появился в Никее, а только прислал из Рима двух своих представителей. После этого псевдоголосования дорога была окончательно открыта для внешне неоспоримой формулировки Символа веры, в котором еще не упоминается, что интересно, «рождение от девы», что было исправлено, скорее всего, в более поздних дополнениях, так же как недостающее указание на распятие во времена Понтия Пилата, которое ради того, чтобы угодить императору или по его требованию сначала выпустили, ибо иначе вина за смерть Иисуса однозначно падала как раз на тех самых римлян, императором которых и был Константин.
«Факт, что христиане частично преследовались в Римской империи, не может вести к предположению, что «Старый мир» был нетерпим по отношению к исповеданию какой-либо религии», писал швейцарский теолог Роберт Кель. На самом деле, было как раз наоборот. И древние греки, и римляне были гораздо более терпимы к другим верам, чем христиане. Причиной этого, прежде всего, была практика уважения их собственных богов, политеизм (по-гречески – многобожие). Более глубокая подоплека этого толерантного отношения римлян – как всегда, когда она принята у народа – по отношению к каждой религии образовывала традицию привычных обычаев. Таким образом, римляне первоначально считали, к примеру, что римский гражданин мог почитать только своих собственных, т.е. римских богов, что, с другой стороны, естественно, означало, что и другие «государства» и «города» почитали других богов. Поэтому каждый человек должен был почитать богов своей родины, ибо только тогда общество могло бы быть сильным и благословленным. Эта вера, естественно, полностью противоречила принципам иудаизма и, таким образом, также и «христианской секты». Другое предубеждение римлян по отношению к «христианской секте» основывалось на страхе, что боги отечества могли бы отомстить, если бы положенная им честь не досталась им в форме традиционного культа. Кроме того, римляне опасались, что у государства могли бы возникнуть определенные опасности из-за новых религиозных культов; так как неуважение к римским богам в те времена значило одновременно и неуважение к самому государству. В этой связи нужно вспомнить, что продолжавшаяся более двух веков римско-иудейская война закончилась только в 70 году н.э. разрушением Иерусалима Титом, а «христианская секта», изначально состоявшая только из евреев, все больше и больше распространялась среди неевреев. Так как евреи считали всех других богов, кроме своего бога «Иеговы», простыми химерами (чудовищами из древнегреческих мифов) или злыми демонами, то это было ударом по жизненному нерву римского государства, и оно отреагировало соответственно: началась первая религиозная война в мировой истории.
В античном мире многие религии сосуществовали в явной гармонии, и только «христианство», (предполагаемая) религия любви к ближнему и к врагам [!], разрушило эту гармонию и привело к религиозному разладу, почти неизвестному досель в античности. Одним из факторов, способствовавших многовековому религиозному миру, было то, что практикуемые в пределах мировой Римской империи религия и культы не знали догмы, то есть, в них не было никакого обязательного для всех категорического учения. Разрушительный характер «христианской секты» по отношению как к римскому государству как таковому, так и к греко-римской культуре в целом состоял в ее претензии на абсолютность, причем не только в религиозных вопросах. Несмотря на это, римские императоры, однако, не мешали «христианам» на протяжении целых 250 лет, а некоторые императоры их даже защищали. У уже цитировавшегося швейцарца Роберта Келя в связи с жестокими преследованиями, на которые до сих пор жалуются многие христиане, мы читаем: «С точки зрения исторического понятия под этим как раз подразумевается, что в случае данного образа действий речь шла либо о наказании христиан за то, что они были христианами, либо за исповедание и распространение их религиозных принципов, или о мероприятиях в целях подавления или, по крайней мере, ограничения христианства. В данном случае не верно ни то, ни другое». Далее следует заметить, что к заведомому искажению истории «раннего христианства» (времени до Никейского собора) относится также и утверждение, что римские императоры-язычники якобы были в большей или меньшей степени переполненными ненавистью чудовищами. В действительности большая часть императоров были настроены по отношению к христианам доброжелательно. Большинство из них были скорее их защитниками, чем преследователями. С возвышением религиозного содержания «христианской секты» до уровня римской государственной религии было осуществлено ее первое тайное притязание на власть, так как только что сформулированное вероисповедание получило еще дополнение в виде угрозы наказания. Это дополнение звучало:«Но тех, которые говорят:- Было время, когда его не было, и:- Прежде чем он появился, его не было, и:- Из небытия он был создан, и тех, которые утверждают, что Сын Божий был либо из другой сущности, либо создан или непостоянен или изменен – тех проклинает Католическая церковь». Решение включить учение о триединстве в Символ веры появилось не просто так. Оно было последствием теологического мышления в смысле намеренной, не подлежащей непосредственной проверке конструкции и не выводится, прежде всего, из письменных источников т.н. «Нового Завета». Потому следует особо подчеркнуть, что с догматизацией рабби Иисуса к «уникальной божественности Христа» теология начала обособляться, становиться независимой. На языке нашего времени это можно было бы назвать «идеологизацией религиозной веры». Хотя теологи утверждают даже еще сегодня, что они ориентировались исключительно на Библию, но они к ее источникам подходят с непоколебимыми предубеждениями и выбирают их них то, что они сами желают в них вычитать. Относительно формулы троицы «Бога Отца, Сына и Святого Духа» американский теолог Хью Дж. Шонфилд говорит, что она была «Ухудшением при попытке улучшения вероучения Павла»; в то время как Гёте более тактично выразил это в поэтической форме:«Пречист был Иисус и был покорен лишь Богу одному Единому; тот, кто сделал его самого Богом, оскорбил его священную волю».
Уже через 16 лет после Никейского собора началась эпоха самых ужасных и продолжавшихся столетиями преследований язычников и еретиков, когда император Константин II по прозвищу «Nostra Mansuetudo» (на латыни: Наша кротость) издал эдикт, который совершенно должен был уничтожить религию отцов. Только что на государственном уровне признанная свобода вероисповедания для «христиан» превратилась в намерение искоренить какую-либо конкуренцию. За этим эдиктом 341 года 27 марта 380 года последовал закон, изданный обоими правящими в то время императорами – Грацианом (Западная Римская империя) и Феодосием (Восточная Римская империя), и имевший, по меньшей мере, столь же роковое значение, как и закон, объявивший христианскую веру государственной религией:„ Мы хотим, чтобы все народы, которые управляются нашей милостью, жили в религии, которую божественный апостол Петр, как указанная им религия доказывает до сих пор, передал римлянам. Мы повелеваем, что те, которые следуют этому закону, могут иметь право на то, чтобы именоваться «католическими христианами», другие, однако, которых мы считаем сумасбродными и безумными, придерживаются позора еретической догмы, и поэтомуих места собраний не могут называться «церквями», иих сначала постигнет божье наказание, а затем также и месть нашего заступничества, которое передано нам волей небес».
