крошечным, и нежностью к нему восполнять ласки равнодушного или немилого мужа, а когда он подрастет, бросишь на произвол судьбы или станешь ломать.
2
Ты говоришь: «Мой ребенок».
Когда, как не во время беременности, имеешь ты наибольшее право на это местоимение? Биение крохотного, как персиковая косточка, сердца — эхо твоего пульса. Твое дыхание дает ему кислород. В вас обоих течет общая кровь, и ни одна красная ее капля не знает, будет она твоей или его, или, вылившись, погибнет, как постоянная дань тайне зачатия и рождения. Ломоть хлеба, который ты жуешь, строительный материал ног, на которых он будет бегать, кожи, которая будет его покрывать, глаз, которыми он будет видеть, мозга, в котором родится мысль, рук, которые он протянет к тебе, улыбки, с которой воскликнет:
«Мама!»
Вам обоим еще предстоит пережить решающую минуту: вы будете вместе страдать от боли. Удар колокола возвестит:
— Пора.
И сразу он, твой ребенок, объявит: я готов жить своей жизнью, и ты откликнешься: теперь ты можешь жить сам, живи же.
Сильными судорогами будешь ты гнать его из себя в мир, не думая о том, что ему больно, и он будет пробираться вперед, с силой и отвагой, не заботясь о том, что больно тебе.
Жестокий акт.
Нет. И ты, и он, вы вместе произведете сто тысяч невидимых глазу, мелких, удивительно слаженных движений, чтобы, забирая свою часть из тебя, он не забрал больше, чем положено ему по закону, по вечному, всеобщему закону жизни.
— Мой ребенок.
Нет. Ни в месяцы беременности, ни в часы родов ребенок не бывает твоим.
3
Ребенок, которого ты родила, весит 10 фунтов.
В нем восемь фунтов воды и горстка угля, кальция, азота, серы, фосфора, калия, железа. Ты родила восемь фунтов воды и два фунта пепла. Каждая капля твоего ребенка была дождинкой, снежинкой, мглой, росой, водой, мутью в городском канале. Каждый атом угля или азота связывался в миллионы разных веществ или разрушал эти соединения. Ты лишь собрала воедино то, что было.
Земля, повисшая в бесконечности.
До ближайшей звезды — Солнца — 50 миллионов миль.
Диаметр маленькой нашей Земли 3000 миль огня с тонкой, всего лишь в 10 миль, остывшей оболочкой.
На тонкой скорлупе, заполненной огнем, посреди океанов — островки суши.
На суше, среди деревьев и кустов, мух, птиц, зверья — роятся люди.
Среди миллионов людей и ты произвела на свет нечто. Что же? Стебелек, пылинку — ничто.
Оно такое слабое, что его может убить бактерия, которая, если увеличить ее в 1000 раз, предстанет глазу как точка…
Но это ничто — плоть от плоти морской волны, ветра, молнии, солнца, Млечного Пути. Эта пылинка — в кровном родстве с колосом, травой, дубом, пальмой, птенчиком, львенком, жеребенком, щенком.
В ней заключено то, что чувствует, видит, страдает, радуется, любит, надеется, ненавидит, верит, сомневается, притягивает и отталкивает.
Эта пылинка обнимет мыслью звезды и океаны, горы и пропасти, все. Что есть содержание души, как не целая вселенная, только в иных масштабах?
Таково извечное противоречие человеческой натуры, которая возникает из праха и в которой живет Бог.
4
Ты говоришь: «Мой ребенок».
Нет, это ребенок всех — матери и отца, дедов и прадедов.
Чье-то далекое я, спавшее среди предков, чей-то истлевший, давно забытый голос вдруг зазвенел в твоем ребенке.
Триста лет назад, во время войны или мира, в калейдоскопе перекрещивающихся рас, народов, классов кто-то овладел кем-то — по обоюдному согласию ли, насильно ли, в минуту вожделенья ли, любовного упоения ли, обманул ли, соблазнил ли, — никто не знает кто, когда, как, но Бог записал это в книге судеб, и антрополог уже гадает по форме его черепа или цвету волос.
Иной раз впечатлительный ребенок выдумывает, что он — подкидыш, чужой в родительском доме. Так и есть: тот, чей образ он повторил, век тому назад умер.
Ребенок — папирус, убористо заполненный мелкими иероглифами, ты сумеешь прочесть лишь часть их, некоторые же тебе удастся стереть либо вычеркнуть и наполнить своим содержанием.
Страшный закон. Нет, прекрасный. В каждом твоем ребенке он кует первое звено в бессмертной цепи поколений. Ищи спящей частицы себя в этом твоем чужом ребенке. Может, ты и найдешь ее, даже, может, сумеешь развить.
Ребенок и бесконечность.
Ребенок и вечность.
Ребенок — пылинка в пространстве.
Ребенок — мгновенье во времени.
5
Ты говоришь:
— Он должен… Я хочу, чтоб он…
И ищешь примера, которому он должен быть подобен, моделируешь жизнь, достойную его.
Ну и что ж, что вокруг — посредственность и обыденность. Ну и что ж, что вокруг — серость.
Люди хлопочут, копошатся, суетятся, — мелкие заботы, ничтожные стремления, пошлые цели…
Обманутые надежды, иссушающая печаль, вечная тоска…
Несправедливость торжествует.
Холодеешь от ледяного равнодушия, от лицемерия перехватывает дыхание.
Оснащенные иглами и когтями нападают, тихие уходят в себя.
И ведь не только страдают люди, но и мараются…
Каким ему быть?
Борцом или тружеником, вождем или рядовым? А может, пусть будет просто счастливым?
Где счастье, в чем оно? Знаешь ли ты дорогу к нему? И существуют ли те, кто знает?
Справишься ли ты с этим? Можно ли все предвидеть, ото всего защитить?
