накала политической борьбы, поскольку критика перестройки, всего курса Горбачева, как правило, выносилась за рамки официального заседания членов ЦК. Для Михаила Сергеевича все кончалось относительно благополучно. Принимались обтекаемые решения, сглаживались противоречия, возникала иллюзия единства членов ЦК.
Подобные приемы в усмирении членов ЦК Горбачев применял не единожды. И когда участники пленумов начинали понимать горбачевские хитрости, он менял тактику. Генсек все еще предоставлял слово не только членам ЦК, но и представителям общественности. В результате серьезное обсуждение вязло в побочных проблемах, теряло остроту. Предоставляя слово все новым и новым ораторам, Горбачев доводил собравшихся до изнеможения и апатии. Нередко заседания пленумов продолжались по 12–13 часов и заканчивались в 10–11 часов вечера, а то и за полночь. В этих, условиях можно было «пропихнуть» любое решение. Самое забавное состояло в том, что эти методы ведения заседаний Горбачев называл ленинскими нормами демократии.
— На Пленуме каждый может выступить, сказать, что думает, и рассчитывать на то, что его услышат, — заявлял генсек, стремясь продемонстрировать свой демократизм.
Внешне, похоже, так все и было. Но слушать архитектор перестройки, как правило, хотел только себя. А все остальные голоса были лишь музыкальным сопровождением горбачевского соло. И только в 1991 году генсековс-кие хитрости перестали действовать на членов ЦК, и он был на грани лишения их доверия.
М. С. Горбачев не любил, чтобы на пленумах доклады делал кто-то другой, кроме него. Но однажды он все-таки согласился дать возможность на Пленуме выступить Е. К. Лигачеву по вопросам образования, правда, выступил и сам по существу с докладом по идеологическим вопросам. В результате обсуждение доклада Е. К. Лигачева практически было сорвано и все ораторы, хотя и без подготовки, говорили об идеологических вопросах партии.
Эта ревность, желание все делать самому не улучшали атмосферу ни в ЦК, ни в Политбюро.
У людей опускались руки, и они, увидев свою третьестепенную роль, скоро сникали, теряли интерес к работе. И в этом кроется одна из причин отчуждения его соратников, снижение их активности в политической деятельности.
Работа пленумов редко завершалась за один день. М. С. Горбачев давал возможность, как я уже говорил, высказаться максимальному числу желающих. Регламент пленумов был довольно щадящим — 15 минут на выступление. Через каждые два часа делался перерыв и люди спускались в нижний зал, где был буфет. В первые годы там выставлялся широкий ассортимент горячих и холодных блюд, фруктов. На столы ставились горячие сосиски, в обед желающие получали чашки с бульоном, было много бутербродов и пирожков. Оплачивалось это поначалу за счет партийного бюджета, и только в последние годы с участников пленумов стали получать деньги. За этими столами члены ЦК продолжали обсуждать доклад и выступления, обменивались мнениями, вели споры. Многие секретари обкомов и крайкомов использовали время приезда на Пленум для решения текущих вопросов, «доставания» техники, ресурсов.
После завершения пленумов или в ходе заседаний М. С. Горбачев спрашивал секретарей ЦК, заведующих отделами, своих помощников о том, какое настроение участников заседания. Но утешать его было все труднее. Члены ЦК постепенно перестали заходить к нему, а он, чувствуя это, сразу после Пленума часто уезжал домой. Не заходили секретари обкомов и крайкомов, как бывало, и к работникам аппарата. Складывалась все более тревожная обстановка взаимного непонимания и недовольства.
Об изменении настроений, отношения к М. С. Горбачеву свидетельствовало и то, что в последнее время, когда генсек выходил в зал пленумов, аплодисментов уже не было, никто не вставал, а многие, не обращая внимания, продолжали начатые разговоры, ходили по залу. М. С. Горбачеву приходилось призывать участников заседания быть внимательными.
Я уже рассказывал о критичности выступлений многих членов ЦК, секретарей обкомов и крайкомов. Они говорили о неспособности генсека возглавлять партию, руководить Центральным Комитетом. И критика, как правило, была обоснованной. КПСС покидали многие коммунисты, среди членов ЦК появились фракционные группы. Одни выступали за сохранение действующих принципов, другие склонялись к социал-демократии, третьи просто поддерживали Горбачева, видя в нем мощную силу, разрушающую партию и Советское государство. Четвертые прилипли к партийным структурам из-за жирного куска и своего мнения не имели, а потому с исчезновением подкормки публично заявили о своем выходе из КПСС.
Эти разношерстные силы уже не могли заниматься созидательной работой и все чаще открывали полемику по самым разным вопросам внутренней и международной политики. Обсуждались неловкие или незрелые заявления того или иного оратора по национальным вопросам, отношению к минувшей войне. Перепалки неожиданно вспыхивали из-за самых, казалось, невинных заявлений. Все были озадачены сложившейся в стране ситуацией. Последние полтора года в зале заседаний пленумов сидели тени-силуэты великого прошлого. Чувствовали ли эти люди близость краха партии и государства? Думаю, большинство чувствовало. Но они были уже не способны что-то изменить при нынешнем генсеке, и многие просто ждали, когда кончится их время.
Агония в работе Политбюро и членов ЦК, как уже сказано, началась после XXVIII съезда КПСС. Умирал мозг некогда могущественной партии, отравляя весь ее организм.
Слова Михаила Сергеевича Горбачева, сказанные им четыре года назад: «То ли я еще сделаю», сбылись.
Документы партии
В начале 1987 года А. И. Лукьянова избрали секретарем ЦК и поручили курировать государственно- правовой отдел аппарата Центрального Комитета. Анатолий Иванович не без удовольствия покинул выматывающий силы общий отдел, который он возглавлял с 1983 года, и перешел в другой кабинет. Перед ним открывалось обширное поле новой деятельности — заниматься вопросами армии, КГБ, МВД, прокуратуры, всех административных и правоохранительных органов. С этим перемещением А. И. Лукьянова кончилась и моя помощническая деятельность у М. С. Горбачева.
После одного из Пленумов ЦК меня неожиданно пригласили в зал, где обычно в перерывы собирались члены Политбюро и секретари ЦК. Шел свободный разговор об итогах Пленума, вспоминали удачные и неудачные выступления, детали обсуждения доклада. М. С. Горбачев прервал беседу и сказал:
— А вот и смена Анатолию Ивановичу. Все вы Болдина знаете, и я прошу утвердить его заведующим общим отделом.
Для меня это было неожиданным. Месяца два назад М. С. Горбачев мимоходом подбросил такую мысль, но тогда я отказался, сказав, что не знаю бумажной работы и если я не нужен, то лучше бы вернуться в газету.
— Да я просто не выдержу этой бумажной карусели и «загнусь», — сказал я.
— Что же, ты думаешь, я на смерть тебя посылаю? — ответил Горбачев. — Это очень нужное мне дело, и я тебя прошу помочь.
Разговор продолжения не имел, возможно, его смутил мой отказ или вопрос не был окончательно решен и это была «пристрелка» для уточнения позиций. Во всех случаях я противился как мог, ибо каждая моя клетка бунтовала против непонятного для меня занятия, опасности быть накрепко привязанным к креслу. По своему характеру и опыту работы я предпочитал трудиться сам и руководить собой, а не кем-то. И вот теперь этот вызов в зал, где сидели руководители партии, и слова генсека о моем назначении. Послышались голоса членов Политбюро ЦК, подтверждающие правильность решения. И Горбачев тотчас подписал постановление, подготовленное, видимо, А. И. Лукьяновым, о моем назначении.
И на меня обрушилось сложное и мало мне знакомое дело.
Что же представлял из себя общий отдел ЦК и чем он занимался?
Структуры его зародились еще в начале 20-х годов при Сталине. Он вырос из особого сектора ЦК и
