канонах, тропарях, но no-преимуществу Церковь говорит другое: «Днесь благоволения Божия предображение...», «Днесь Дева вводится во храм». «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля, и преисподняя: да празднует убо вся тварь востание Христово, в Нем же утверждается», – говорит пасхальный канон.
Это дерзновение Церковь имеет потому, что в самой себе она есть не временная, а вечная, она вне мира, выше его, она премирна.
Церковь дерзновенна потому, что не мы только совершаем богослужение, мы, собравшиеся здесь, являемся (как люди) высшей частью видимого мира, но мы веруем и надеемся, что силы небесные с нами невидимо служат, мы веруем и уповаем, что через богослужение мы в XX веке имеем возможность соприкоснуться в богослужении и молитвенном озарении с давно бывшими событиями, соприкоснуться и участвовать в них как в вечности.
Вот эта-то связь с миром горним и миром видимым и есть то величайшее, что делает богослужение не воспоминанием, не простым переживанием, может быть и очень хорошим, но временным и индивидуальным, но вечностью, что объединяет всех и вся – мир видимый и невидимый – и здесь, в Церкви, те люди, которые не жили тогда, когда совершались те великие события, теперь участвуют в них, приобщаются к ним как к вечности.
Это общение осуществляется (в той или иной мере) в зависимости от того, проходил ли человек «честно» свое воспитание. Мы должны воспитываться здесь, воспитывать свой слух, зрение, обоняние, осязание, вкус, воспитать в условиях премирности, привременности.
Об этих условиях я и буду говорить вам в будущий раз.
Аминь
Св. Церковь учит нас тому, чтобы мы, живя здесь в мире, приготовляли себя к вечности, будучи здесь еще в жизни временной, приобщались к жизни вечной.
И вот это приготовление к жизни вечной прежде всего для нас, верующих, совершается в храме, совершается в богослужении, ибо в богослужении мы, оставляя временное, приобщаемся к вечности, оставляя все то, чем в мире мы живем, приобщаемся к тому, что существовало от века, затем дано было во времени и теперь дается нам опять во времени, но как вечное.
Если мы праздновали недавно праздник нашего храма, то, может быть, полезно разобраться в тех особенностях, в которых мы здесь совершаем, вернее при Батюшке[1] совершали, свое приготовление к вечности.
Есть два способа спасения, два пути, как говорят. Есть путь жизни в миру и путь иноческий, путь монастырской жизни.
Когда начинаешь думать о том, что главное в жизни христианина, то, может быть, самым правильным было бы ответить словами песнопения, прославляющего св. угодников Божиих за то, что они, будучи в мире, пожили «премирно», т. е. находясь в нем, были выше его. Они не только в минуты богослужения, но и во все минуты своей жизни приобщались к вечности, к Богу, хотя вместе с тем жили и во времени, хотя бы ничем не отличались от других людей как по своим занятиям, так и по своему внешнему отношению к другим людям, – и тем не менее «пожили привременно и премирно». И вот есть два пути – путь иноческий, путь, который обычно так и рассматривается, как ведущий входящих в него к отречению от мира, ведущий к тому, чтобы человек пожил «премирно в мире», изымающий его из мира и поставляющий его в другие условия в отношении молитвы, покаяния и послушания.
И есть другой путь, который до известной степени является для многих путем лукавым. У нас смотрят так: «Да, вот есть там спасающиеся за стеной монастырской, а мы уж как-нибудь. Там монахи совершают свои подвиги и дела, а мы должны помнить только день субботний во «еже святити его; шесть дней делай, и сотвориши в них вся дела твоя; в день же седьмый, суббота Господу Богу твоему». Если в воскресные дни приходской храм собирает верующих, то это и есть то великое и единственное делание, которое должно здесь совершаться и заменять для мирян делание монаха. В другое время могут и не ходить». Зачастую так и смотрели, так и смотрят – кто-нибудь, как-нибудь, когда-нибудь ходил в праздничные дни в храм – и этим все ограничивалось; и с этим хождением в храм не было никакой связи у остальных шести дней труда.
А между тем вы знаете, что, хотя народ, верующие люди и были отделены от иноческой жизни, они всегда понимали, что там, в монастыре, в богослужении, и в покаянии, и в послушании заключается дело спасения, дело не только монаха, но и мирянина.
В мире надо быть избранным от мира. «Аз избрах вас от мира», – говорит Господь Своим ученикам.
И в те монастыри, где духовная жизнь расцветала, замечалось стремление народа, тяготящегося отношением приходской Церкви, так шли многие в Оптину пустынь, в Зосимову, в Глинскую и в другие монастыри.
Там не только иноков, но и мирян, т. е. верующих, стремящихся в этой жизни приобщиться к вечной, окормляли великие старцы-подвижники. Вы знаете по примеру оптинских старцев, как все они, начиная с самых первых – Моисея, Антония, Макария, Иосифа, Леонида, не говоря уже о последних – Амвросии и Анатолии, – все они служили не только инокам, но и мирянам – всем тем, кто в условиях своей жизни хотел приобщиться к монастырскому деланию.
И все-таки была какая-то пропасть между миром и монастырем, куда можно было прийти только на несколько дней и даже часов, получить благодатный толчок, зарядиться духовно.
А между тем жизнь говорила о том, что некоторые люди стремятся не только на время приобщиться к этому богослужению, в котором есть вечное.
Мы знаем, что в наше время в значительной степени богослужение в приходских храмах искажено: одна праздничная служба, одно богослужение похоже на другое, потому что все то, что затрудняет и не развлекает, выпускается, а взамен того вставляются совершенно неподходящие по ходу богослужения концертные песнопения, и из богослужения делается не приготовление к вечности, а к той же самой жизни, от которой должен бежать христианин, в отношении которой он должен «премирным» стать.
Я не говорю уже о богослужении будничном, которое должно совершаться каждый день не потому, что каждый должен и приходить каждый день, – но каждый должен знать, что в это время совершается богослужение в том храме, где вот я молюсь и, когда мне можно, я приду. Здесь богослужение, как вечность, остается.
И вот Батюшка, понимая все это, сделал то, что у многих прежде всего вызывает смущение и осуждение. Он понимал, что надо дать верующим богослужение настоящее, подлинное, не суррогат, не имитацию, богослужение вечное, заключающееся в богослужебном православном опыте. Без такого богослужения немыслимо и христианское делание. Здесь прежде всего берется не практика приходского храма или даже монастыря, а богослужение по тем книгам, по которым оно должно совершаться, и оно начинает совершаться изо дня в день, начинает совершаться и вечером и утром – при изумлении одних, смущении других и, может быть, насмешках третьих, начинается подлинное приобщение к вечности через богослужение.
А затем начинается подлинная духовная жизнь, которая, казалось, не могла быть в миру. Батюшка работает над нами как духовник и как старец, он начинает ту работу духовного устроения, к которому стремились многие и многие русские люди и которое раньше они получали только в обстановке монастыря, и им казалось, что иначе быть не могло.
Батюшка исходил не из теории, а из жизни, из знания человеческого сердца. Он очень хорошо понимал жизнь и в своем духовном творчестве, в своем духовном созидании, которое он проявлял так неожиданно и часто не так, как бы мы хотели, – он исходил из подлинного знания человеческой души и той обстановки, в которую мы все поставлены.
Он начинает свою работу духовника и старца, начинает с того, что было лишь мечтою или могло быть получено только на несколько часов, на несколько дней в монастыре, и в своей работе. Он исходил не из духовной традиции, к которой, как и сам он не раз говорил, он не был приобщен, а исходил из величайшего
