которым любил оперировать мой литературный агент, но книге недоставало фактуры, и тогда я добавила туда опасное любовное увлечение главного героя. А еще ввела философскую линию — тему гедонизма — и превратила героев из городских бездельников в студентов. Я написала много бессмысленных глав о нигилизме и потом их уничтожила. В итоге я решила, что все должно завершиться концом света, но получилось плохо, и тогда я сделала так, чтобы читатель гадал, что же все-таки на самом деле произошло в финале — конец света или показ фейерверков на острове Сарк, а может, на каком-нибудь другом из Нормандских островов. А потом я убрала роман в стол и написала очередного «зеба росса», а за ним — очередную «ньютопию», потому что мне нужны были деньги.
Снова вернувшись к «Песочному миру», я выбросила почти все, что там было, изменила заглавие на «Следы», задумала переместить героев в Девон и принялась за изучение всяких вопросов, связанных с окружающей средой. Главным героем я сделала ученого, а потом решила, что получится достовернее, если он будет писателем, который хотел бы стать ученым. В последнее время я пыталась переделать роман в большую трагедию, но и с этим у меня что-то не заладилось. Я уже давно заметила, что всегда пытаюсь отразить в будущей книге свою теперешнюю жизнь, и то и дело выбрасываю фрагменты, которые оказываются слишком уж личными. Я уничтожаю их без всякой жалости, словно компьютерных злодеев в нарисованных коридорах космической станции. И я так до сих пор и не поняла, что с этим делать. Я ввела в книгу нового персонажа — писателя из Нью-Йорка, который кромсает свой роман до тех пор, пока тот не превращается в хокку, а потом он и эти жалкие строки выкидывает. В конце концов от писателя своего я тоже избавилась. Раз, и готово! Кто следующий? За последние несколько лет я придумала двух сестер по имени Ио и Ксанде, которые потеряли все что имели; стройку с желтыми подъемными кранами; занюханную гостиницу и ее владелицу — депрессивную старуху по имени Сильвия; невнимательного бойфренда; женатого любовника; девушку в коме, которая рассказывает историю всей своей жизни в реальном времени; реанимационный аппарат с выходом в интернет; харизматичного учителя физики начальных классов по имени Дилан; идиотское телешоу; расширенную версию игры «Риск», которая не приводит ни к чему хорошему; людей, оказавшихся запертыми в сауне; автокатастрофу; татуировку с тайным смыслом; сны о мире, в котором закончилась нефть и города наполнены мерцающими огоньками свечей; крушение самолета; обманщика; героиню с обсессивно-компульсивным расстройством, которая следует всем написанным инструкциям, какие попадаются ей под руку; пугающие послания в рекламной корреспонденции; милого мальчика-подростка на скейтборде — и много чего еще. Все это я тоже уничтожила. Резиновые утята бегут друг за дружкой, а ты их боксерской перчаткой —
Я услышала, как Кристофер поднялся по лестнице, прошел по коридору к двери ванной, остановился и громко вздохнул, прежде чем двинуться по следующему лестничному пролету наверх в спальню. Интересно, он уже собирается спать? Он всегда ложился раньше, чем я, потому что утром по будням ездил на шестичасовом автобусе в Тотнес — там он вместе с другими волонтерами перекладывал заново старую каменную стену. Но сейчас не было еще даже девяти. Он снова спустился по ступенькам и подергал дверь ванной, которую я заперла.
— Я сейчас! — крикнула я.
— Можно мне войти? Я хочу п
— Я как раз вылезаю, подожди!
— Не могу ждать. И к тому же я уже собираюсь ложиться. Зачем ты вообще заперлась? И что ты там делаешь так долго?
— Я сейчас выйду! Минуту можешь подождать?!
Кристофер снова вздохнул.
— Ладно, не волнуйся, — сказал он. — Пописаю в мойку на кухне.
— Отлично, — ответила я. — Но вообще-то я уже выхожу, так что можешь и подождать.
Я услышала, как он пробубнил что-то вроде «с ума можно сойти» и потопал обратно вниз. Если бы я только знала, что мне ему сказать. Я понятия не имела, что сказать о нас, или о его отце и Милли, или о Джоше и его странностях, или о Бекке и ее озлобленности на всех вокруг, или, если уж на то пошло, об отсутствии у Кристофера оплачиваемой работы. Может быть, я смогу сочинить одну-единственную фразу, от которой всем сразу станет легче? Буддийский коан длиной в каких-нибудь пятьдесят слов способен изменить всю твою жизнь и вроде как даже обеспечить просветление. Я знала об этом потому, что редакторы Зеба Росса недавно зарубили один роман, в котором люди, уцелевшие после крушения самолета, оказываются на утопическом острове, а этот остров населен мудрецами, которые целыми днями рассказывают друг другу буддийские притчи. Ни в этих сюжетах, ни в самом романе не было никакой логики. В одной притче женщина обрела просветление после того, как из ведра с водой, которое она несла с реки, выпало отражение луны. В другой рассказывалось о женщине — учителе дзен, у которой была своя чайная лавка. С теми, кто приходил за чаем, она обходилась крайне приветливо, но тех, кто приходил за мудростью дзен, избивала раскаленной кочергой. В этом романе, который мне вообще-то понравился, хоть я в этом и не призналась, каждому персонажу доставался коан, что-то вроде дзен-загадки, которую предстояло разгадать, и тогда жизни их начали бы меняться. Вот только просветление у них заключалось в том, чтобы не вешать нос, хорошо делать простые вещи, не мнить о себе невесть что и принимать непостижимую природу вселенной. Кристоферу, как и большинству людей, не нравилось считать, что его вселенная непостижима, поэтому коан ему вряд ли бы помог. Правда, делать хорошо простые вещи он очень даже любил — не зря же он целыми днями восстанавливал каменную стену!
Когда мы с ним познакомились, он был беден — и прекрасен. Мы впервые провели ночь вместе вскоре после того, как я разошлась с Дрю. Всем хотелось поговорить со мной об этом разрыве или обвинить меня в том, что Дрю попал в больницу, хотя на самом деле я тут была совершенно ни при чем. Я же не хотела говорить ни с кем, кроме Кристофера. Правда, он уже тогда был не слишком разговорчив, но между нами возникла какая-то особая связь. Мы оба сдавали на переработку все отходы, какие только могли, и оба возмущались тем, что у Бекки и Энта в их огромном доме вечно повсюду горит свет. Он говорил, что я нравлюсь ему, потому что я такая «старомодная девица» — пишу перьевой ручкой и играю на акустической гитаре. В тот день мы встретились с ним в забегаловке, которая больше никому не нравилась, и почти всерьез говорили о том, что надо сбежать из Брайтона и устроиться работать на корабле, о котором кто-то рассказывал Кристоферу. Вариант побега на самолете мы, конечно же, не рассматривали, потому что самолеты наносят вред окружающей среде. Всю оставшуюся часть дня мы пили. Кристофер снимал угол неподалеку от полицейского участка. Стены в его комнате были выкрашены в цвет магнолии, на полу лежал матрас, и больше там ничего не было. Я в то утро надела новые голубые трусы с белыми кружевами по краям, и он, увидев их, рассмеялся:
— Что это на тебе такое?
Я подумала, что он таким образом выразил желание немедленно увидеть меня голой, поэтому тут же зашвырнула трусы в угол, нырнула под бугристое покрывало, бросила косяк, который он мне передал, в пепельницу и принялась ждать. В каком-то смысле я продолжала ждать до сих пор. В ту ночь так ничего и не произошло, если не считать того, что его длинные каштановые волосы рассыпались по подушке и он гладил меня по руке до тех пор, пока мы оба, обкуренные, не уснули мертвецким сном. Я не увидела в этом ничего особенного. В те дни мне казалось, что жизнь — это нечто такое, что произойдет в будущем, а не теперь, и я думала, будто это легче легкого — вместить космос в одно стихотворение.
Я вытерлась, пожелала Кристоферу спокойной ночи и устроилась на диване с «Искусством жить вечно». На улице было темно и тихо: до меня лишь едва доносились крики чаек и хлопанье то одной, то другой двери на нашем холме — люди возвращались домой из пабов. В другие ночи порой с моря еще слышались звуки туманного горна, но сегодня их не было. Я очень устала и радовалась, что мне осталось дочитать всего одну главу и эпилог. В последней главе Келси Ньюман рассматривал представления о рае в главных мировых религиях и утверждал, что точка Омега, то есть Бог, создаваемый в конце / к концу / под конец времен, очень похожа на тех богов, которые нам давно известны. Он приводил выдержки из Библии, Корана, Упанишад, Торы и буддийских источников, чтобы продемонстрировать, что пророки во все времена были прекрасно осведомлены о точке Омега — ее безграничности и могуществе. Так ли уж сильно отличалась точка Омега от индуистского Бога, проявляющего себя во всем? Или от буддийского представления о взаимосвязанности всего живого? А когда в Библии говорится о том, что Господь — это
