деталь, когда к нему подошел один из его коллег и сказал, что завтра предстоит первая поездка на пароходе по готовому каналу. Он удивленно открыл рот: а как же будет с деталью?
Какую мораль извлек он из невольного своего двадцати-месячного пребывания на Беломорстрое?
После некоторого раздумья он на этот вопрос ответил следующее:
— В конце концов с этими большевиками можно работать…
Плывун — плохой грунт, в него не входит лопата, и ноги рабочего вязнут так, что вытащишь ногу, а сапог остался в плывуне.
Плывун коварен, его выберешь, а он за ночь опять натечет.
Плывун — это грунт, который ведет себя, как жидкость.
Зимой плывун замерзает, как скала, тогда его бьют кирками, взрывают аммоналом, но он хуже скалы, потому что под крепким плывуном есть плывун жидкий, который поглощает силу взрыва, как подушка.
При работе с плывуном ловят такое его температурное состояние, когда он загустел. Рабочие говорят, что тогда плывун похож на печенку.
В ноябре начали в плывун забивать сваи; сплошные заборы из шпунтовых свай должны были удержать плывуны, плывунное тесто от расползания, образовать из него упругие подушки, на которых дно третьего шлюза потом встанет, как на твердом грунте.
На эту работу поставили кулаков из вновь прибывшего этапа.
На каждый копер послано было 12 человек.
Кулаки любят маленькие бригады и умеют их сколачивать.
В такую бригаду охотно привлекают они несколько крепких парней, парни поступали в кулацкую бригаду потому, что кулаки умеют сговариваться с десятником и умеют выторговать для себя маленькую норму.
Кулаки упорно снижали темпы работы на плывуне. Работали, не горячась, и охотно грелись у ранних костров на трассе.
По всей трассе как будто подуло теплым ветерком. Человеческий плывун поплыл. И к этому относились довольно благодушно.
Слишком было ярко впечатление от письма Сольца, слишком успокаивали проценты уже произведенной работы.
Правда, среди работников, ударников, было уже беспокойство; один бригадир в шестом отделении, как рассказывает главный инженер Хрусталев, раз пришел и заявил: «Нормы нужно увеличить», а потом постоял и сказал: «Ив насыпь мы бочки закопали, чтобы выработать кубатуру на туфтиле».
Это нехорошо, когда на трассе появляются блатные слова.
Блатные слова отделяют лагерника от всей страны, делают его человеком отдельной нации, отдельной социальной группировки.
Человек, который «стучит по блату», перестает быть советским гражданином.
Слово «туфта» зажило на трассе, стало ходячей монетой.
Раз поймали на туфте большую бригаду попов четвертого отделения.
У них был запутанный участок на границе скалы и мягкого грунта — место очень трудно поддавалось обмеру.
Попов было около 40 человек, люди это были немолодые, их свели в одну бригаду и дали им небольшие нормы.
Попы работали хорошо. Потом стали давать такие сводки о работе, что пришлось ехать проверять. Проверили, оказалось, что попы натуфтили. У них сняли старого бригадира и поставили нового из их же среды, по фамилии, кажется, Крестовоздвиженского.
Отнеслись ко всему этому спокойно.
На трассе холодало, у людей было мирное настроение, все казалось в порядке, и отдельные случаи прорывов рассказывались как анекдот. По радио в Москву шли спокойные сводки. На вопросы Москвы отвечали подчас не без уверенного благодушия. Но в Москве не склонны были к спокойствию и к благодушию.
Осень мало изменяет вид Медвежьей горы: так же стоят сосны, так же желтеет песок, так же сине Онежское озеро, так же дует северный ветер и угрюмо на склонах гор вдали сереет камень.
На клумбы, на землю перед двухэтажным зданием штаба строительства неожиданно лег первый снег.
Все заговорили о бетоне и о зиме.
По снегу, оставляя темные следы, идут от клуба два человека.
Один из них — в маленькой, серой, суконной панамке — археолог Анциферов, рядом с ним высокий востоковед, который здесь сделался гидротехником.
Анциферов работает в качестве геолога и кроме того заведует музеем.
Ученики соседней семилетки ходят часто в музей и любовно величают Анциферова «дядя- коллектор».
Музей работает днем и ночью; ночью здесь объясняют на схемах и моделях сущность сооружений для того, чтобы утром приезжие могли связать систему котлованов, насыпей и ряжей и увидеть, как из них срастается водный путь.
Без схем, моделей, чертежей строительство непонятно.
Анциферов идет отдыхать.
«Еще в доисторические времена, — говорит геолог, — стойбища человека располагались по будущей трассе канала.
Наш канал прощупывается в веках.
Второй слева тов. И. В. Запорожец, лам. ПП ОГПУ в ЛВО, участвовавший в строительстве канала и оказавший ему большую помощь
Иольдиевое море — море опресненное — соединяло когда-то Белое и Балтийское моря.
В разные геологические эпохи разное было и расположение морей. Например высыхающий Маныч — это след притока, соединявшего Каспийское и Черное моря.
Человечество давно уже умеет комбинировать породы животных и растений и выводить новые биологические расы.
Мы занимаемся сейчас селекцией биологических периодов. Выбираем то, что нам нужно, и создаем такую комбинацию геологических величин, какая никогда не существовала в природе.
Когда-то определяли географию как науку о ландшафте.
В результате новой науки — планирования — измени лось понятие о географии, изменился попутно и ландшафт. Изменяется природа. Восстановлен древний проток. Как говорят в лагере, „выучили природу“.
Только вот весной придет рыба метать икру. Она будет искать хода в реки, стремиться к старым порогам.
Это неправда, будто бы рыба ищет где глубже, — рыба весной ищет родину. Мы изменили природу. Что делать с рыбой?»
— Для рыбы, — ответил рыбовод, — мне сейчас поручили проектировать специальные рыбоходы.
У нас высокое качество отношения к природе. Только жалко леса. Вокруг Шавани совершенно испортили пейзаж.
— А хорошо в лесу!
В лесу оживленно, к лесу относятся не как к пейзажу. В лесу поют:
