Отныне и вовек

Где-то играет оркестр,
И трубы его слышны
Подсолнухам и матросам
На службе чужой луны.

Частая дробь барабана
Дрожит под пятой времен
И летние помнит туманы,
И год, что еще не рожден.

— Погоди-ка, — услышал он свой голос. Стоило ему открыть глаза, как слова исчезли. Он оторвал голову от подушки, но передумал и снова улегся.

И опять на внутренней стороне закрытых век читалось, как по писаному:

Грядущее видится былью,
И пахнет седой стариной
И древней египетской пылью,
Сиренью и мглой ледяной.

Персик, созревший на ветке,
Солнцем согрел мирок,
Где мумия в каменной клетке
О будущем даст урок.

Тут веки у него дрогнули и сами собой крепко зажмурились, словно желая кое-что подправить, а то и стереть дочиста.

Потом он стал глядеть в темноту, и строчки заново поплыли в сумерках его сознания, а слова были такие:

Дети выходят на берег,
Чертят судьбу на песке,
Смерти они не верят,
Что бродит невдалеке.

Где-то играет оркестр.
Лето плывет вперед.
Здесь никому не спится
И больше никто не умрет.

Слышится стук сердечный,
Бьет в барабан луна.
Рядом проходит Вечность,
Но поступь ее не слышна.

— Это уж слишком, — услышал он свой шепот. — Это чересчур. Больше не могу. Неужели вот так и сочиняются стихи? Откуда что берется? Надеюсь, это все? — размышлял он.

И безо всякой уверенности, опустив голову на подушку, закрыл глаза — а в них опять поплыли строки:

Где-то скитается старость,
Летний обходит зной,
И спит на полях пшеничных,
Чтоб там молодеть с луной.

Где-то печалится детство,
Знавшее скорбь и прах,
И мечется, как в лихорадке,
А рядом маячит страх.

Жизнь приготовит им ужин,
Застолье на много миль.
Бессилье наполнится силой,
А яства покроет гниль.

Где-то играет оркестр —
Кто слышит, тот вечно юн,
И в танце кружится с ветром
Июнь… И опять… июнь.

И Смерть, не в ладах с собою,
Умолкнет перед судьбою.
Июнь… И опять… июнь…

В глазах осталась только непроглядная темень. Сумерки выдались тихими.

Он лежал и недоуменно смотрел в потолок, широко раскрыв глаза. Повернулся на бок, взял с тумбочки почтовую открытку и принялся разглядывать изображение.

Наконец он приглушенно спросил:

— А счастье-то мне выпало?

И сам себе ответил:

— Нет.

Он медленно-медленно выбрался из постели, оделся, спустился по лестнице, поехал на вокзал, купил билет и сел в первый поезд направлением на запад.