— Мне кажется, габаритами ты не уступаешь этой знаменитой скульптуре.
Я приблизился и начал обходить неподвижную массу. Меня все еще била дрожь.
Тень продолжала таять, и постепенно фигура стала обрисовываться более отчетливо.
— Квелл, — опять донесся шепот. — Так меня зовут. Я проделал долгий путь, без малого десять миллионов миль и пять световых лет. Если судить по твоим пропорциям, ваш творец еще не вполне проснулся и за этим миром присматривает разве что вполглаза. Вот у нас, можно сказать, бог вскочил на ноги с первым криком рождения мира, потому и наделил нас таким ростом.
Существо приосанилось и вытянулось еще больше.
Вглядевшись в его лицо, я выдавил:
— Ты… у тебя почти не заметно движения губ.
Исполин по имени Квелл ответствовал:
— Но движение мыслей у нас с тобой почти одинаково. Вот признайся, Джек, — продолжил он, — руки-то чешутся убить великана?
— Как это… — запнулся я.
— У тебя в мыслях вижу бобовый стебель.[18]
— Дьявольщина! — вырвалось у меня. — Ты прости, — продолжал я. — Никогда прежде не общался с телепатами.
— Не имей привычки взывать к нечистому, — сказал мой сосед по комнате. — Еще раз: меня зовут Квелл. А тебя?
— Сам знаешь, — ответил я. — Ты же читаешь мысли.
— Да это я так, из вежливости, — ответил Квелл. — Делаю вид, будто ни сном ни духом.
Чудище склонилось, и в мою сторону поползло щупальце. Я протянул руку, и мы дотронулись друг до друга.
— Измаил Ханникат Джонс, — представился я.
— Ну что ж, — отозвался Квелл, — это имя проделало долгий путь из вашей Библии в нынешний космический век.
— Напоминает путь, проделанный тобою, — заметил я.
— Как-никак пять световых лет. Целых пять лет я пролежал в глубокой заморозке — холодный, как смерть. Коротал времечко во сне. Так приятно снова бодрствовать. Считаешь, я жутковат?
— Конечно нет, — ответил я.
— Конечно да, — откликнулся Квелл и вроде бы хохотнул. — Мыслишка вылетела — я поймал. Тебе от этого как пить дать жутковато. И еще ты, наверное, думаешь, что у меня слишком много глаз и ушей, а пальцев и того больше, кожа болотная — это уж точно жутковато. А я вот смотрю на тебя и вижу: каких-то два глаза, пара крохотных ушей, всего лишь две руки и на каждой пять хлипких пальчиков. Так что каждый из нас, если приглядеться, по-своему смешон. И оба в конечном счете… простые смертные.
— Да, — согласился я, увидев в его словах истину. — Это точно: простые смертные.
Квелла, видимо, пробило на юмор, и он продолжил:
— А теперь выбирай, Измаил: либо я перемелю твои кости на муку, либо будем дружить.
Я вздрогнул и приготовился к бегству, но, поймав себя на этом, рассмеялся и сказал:
— Сдается мне, лучше нам дружить.
И Квелл повторил:
— Дружить.
Выйдя из отсека, мы отправились на разведку — посмотреть, что творится на нижних этажах этой огромной академии.
На фоне диодных огоньков выделялись силуэты философствующих роботов; когда мы проходили мимо, они сидели и беседовали на древних языках.
— Платон, — узнал я. — Аристотель. — И обратился к ним: — Посмотрите на нас. Что вы видите?
И робот Платон сказал так:
— Двоих ужасных и великолепных, уродливых и прекрасных детей природы.
— А что есть
Ему ответил Сократ, фонтанирующий искрами:
— Любование бога диковинными чудесами живой плоти.
И тут Аристотель, странный маленький робот из пластика, заключил:
— Следовательно, живая плоть этих двоих не чудеснее и не диковиннее любой другой.
Квелл, наклонившись, тронул мой лоб одной из своих длинных паучьих ног, покрытых мягкой клочковатой растительностью, и представил:
— Измаил.
А я, коснувшись пушистой груди моего нового друга, сердечно отрекомендовал:
— Квелл, с дальних островов великой Туманности Андромеды. Квелл.
— Мы будем вместе учиться, — сообщил Квелл.
— Вместе слушать, вместе учиться, вместе экспериментировать, — добавил я.
В течение следующих дней, недель и месяцев нашей подготовки мы и вправду слушали разноязыкие лекции наших электронных преподавателей философии. Но никто не сказал, что от нас потребуется, куда нам предстоит лететь и сколько еще торчать на Земле, в этих необъятных пещерах знаний.
В один прекрасный день лекции роботов-профессоров, непонятные и потому бессмысленные, прекратились. Как-то утром мы собрались в лекционном зале, но нас встретило безмолвие. На дисплее мы увидели свои имена и следующий текст: «Согласно приказу, явиться для включения в состав экипажа».
Квелл заметил:
— Похоже, наша учеба подошла к концу.
— Если так, — отозвался я, — значит, настоящая жизнь только начинается. Пошли найдем наш корабль.
Мы вернулись к себе в комнату, где нас уже ожидали предписания. Забрав экипировку и надев летательные ранцы, мы взмыли в воздух. Облака расступались, птицы разлетались в стороны, и наконец мы приземлились на мысе Кеннеди, среди суеты и сплошного гула необъятного космодрома. Нас окружали высоченные, как небоскребы, пусковые установки и сверкающие ракеты.
Потрясенный гигантским размахом происходящего, я озирался по сторонам.
— Смотри, что здесь делается, Квелл, а вот туда погляди! Космические корабли! Штук двадцать пять, если не больше. Одни названия чего стоят: «Аполлон-сто сорок девять», «Меркурий-семьдесят семь», «Юпитер-двести пятнадцать». А там…
Квелл не дал мне закончить:
— «Сетус-семь».
Я не мог отвести глаз от сверкающего цилиндра, который высился над всеми остальными.
— Это самый большой межпланетный корабль в истории, — с благоговением произнес я.
Квелл задумался:
— Вот интересно, ваши Бах и Бетховен в своих мечтах создавали хоть когда-нибудь нечто подобное?
Наши мечтательные размышления прервал чей-то голос:
— А как же иначе — конечно, создавали.
Обернувшись, мы увидели, что откуда-то из-под трапа появился старик, облаченный в ветхий, выцветший скафандр. Он обратился к нам запросто:
— Привет, друзья.
Очевидно, Квелл просканировал мысли незнакомца, перед тем как ответить:
— Мы тебе не друзья.
Невесело усмехнувшись, старик продолжил:
— Раскусил меня, телепат. Так держать. Вы зачислены на «Сетус-семь»?
— Да, — ответил я.
