Дикий хаос голых красных скал, а над ним — поднятая в самое небо могучая машина показалась мне символом человеческой мощи.
Внизу, в окаймлявшем массив сухом русле, толстые черные жилы основных пород рассекали красный порфир. По ущелью вскрывались породы палеозойского возраста — темные, почти черные песчаники и углистые сланцы, рассеченные висячими долинками и превращенные в крутые куполовидные холмы. На вершинах этих холмов была отчетливо видна желто-красная кора выветривания, достигавшая до пятидесяти метров толщины, или, как говорят геологи, мощности. Это означало что темные породы палеозоя долгое время находились на поверхности древней азиатской суши. Атмосферные процессы, солнце и температурные воздействия проникли глубоко в скалистую толщу, изменив прежний вид пород. Лишь два года спустя мы узнали, что это выветривание происходило в нижнемеловую эпоху, то есть около семидесяти пяти миллионов лет назад.
Едва только мы выехали из ущелья и повернули направо, впереди внезапно открылся Ноян сомон — немного юрт, склады, клуб и большая школа. Сомон оказался в это время полон народу. Немедленно машины окружила плотная толпа. Дети выскочили из школы и также подбежали к нам.
Ноян сомон стоит в необычайно живописной местности на небольшой плоскости, окруженной, словно часовыми, скалистыми черными вершинами. Пирамидальные останцы, необыкновенные гребнистые своды, пильчато-иззубренные вершины торчали над сомоном, а поодаль виднелись столь правильной формы конусы, что мы сразу же заподозрили в них потухшие вулканы. Мы были приглашены в юрту к сомонному начальнику дарге, которому объяснили цель нашей экспедиции. Здесь собралась группа местной интеллигенции, среди которой оказался московский студент-юрист (конечно, тоже монгол). присланный для практики в качестве помощника прокурора.
В ту пору, в первую экспедицию, Ноян сомон — самый южный и удаленный из сомонов Южногобийского аймака, показался нам краем Монголии и чуть ли не краем света.
Сошлись старики. Данзан и Цедендамба долго совещались с ними, но проводника, хорошо знающего Нэмэгэту не нашлось. Цедендамба предложил найти его непосредственно в Нэмэгэтинской котловине, для того чтобы вернее и скорее разыскать наиболее богатое «костями дракона» место.
В сомоне было тесно, и мы решили проехать дальше, чтобы заночевать на свободе и в покое от любопытных, которых, конечно, было множество, в том числе и девушек отпускавших какие-то непонятные нам шутки и смущавших этим скромного Данзана. Еще тридцать километров автомобильного наката оставалось нам проехать — дальше шло неведомое бездорожье.
Погода резко изменилась еще перед въездом в сомон. Хмурые тучи повисли над черными конусами гор, засвистел холодный ветер. Мы обогнули продолговатую черную гору, гребнистую, как спина чудовища, и пошли на запад под вихрем неожиданно налетевшего снега. Этот внезапный переход от дневной жары к вечернему снегу поразил меня, и я с недоумением всматривался в летящие навстречу машине и крутящиеся повсюду снежинки. Вызывающе мрачным и темным стало все кругом, густой черный цвет гор еще более усиливал ощущение одиночества и угрюмости.
Но не успели мы проехать нескольких километров, как снег перестал идти и на безоблачном небе снова засияло солнце, а снежная белизна на земле просуществовала не более четверти часа, бесследно испарившись.
Необыкновенно величественной показалась мне гора с юга — мрачная и тяжелая, почти кубическая глыба из исполинских пластов, которые наваливались, плющились, громоздились друг на друга и, казалось, лезли к небу в слепом старании подняться выше. Рядом стояли еще две такие же глыбы какой-то очень грубой титанической формы, словно обрубленные топором. Эти горы назывались «Три Чиновника». Удивительно чистое после снега голубое небо бросало яркий свет на обнаженные остроребрые скалы, покрытые блестящей черной корой пустынного загара, как будто облитые свежей смолой и отблескивавшие в лучах солнца тысячами черных зеркал. От этих зеркал отражалась дымка жемчужного света, окутавшая срезанные вершины. Снизу горы обрамлялись тускло-черным фоном задернованных осыпей. Никаких признаков жизни, даже заметной растительности не было видно вокруг.
Мы поднялись на небольшой перевал. Впереди расстилалась волнистая равнина — размытая центральная часть складки, обрамленная с юга горами «Три Чиновника», с севера — хребтом Хана-Хере («Стена, гребень»). Равнина полого поднималась к западу. Там стоял огромный вулканический конус — гора Ноян-Богдо («Святой князь»).
С восточной стороны гора казалась срезанной по вершине и немного вкось по северному склону. По-видимому, там находился кратер. Когда мы подъехали к Ноян-Богдо с юга, приблизившись вплотную к ее подошве, то отсюда гора показалась совершенно правильным конусом с красиво закругленной верхушкой. Громов, Данзан и я поднялись по склону.
— Сколько базальтов кругом, — с довольной улыбкой оглянулся Громов.
— Это долериты, Иван Антонович? — спросил Данзан и, получив утвердительный ответ, задумался. Выяснилось, что геолог давно лелеет мечту написать большую работу о базальтах Монголии.
— В нашей стране так много базальтов. Настоящие вулканы возвышаются в плоских степях Дариганги («Крутой обрыв») в Восточной Гоби. В Хентее обнаружены недавно действовавшие вулканы. Огромные базальтовые поля простираются в долине озер, около Орокнура и в Арахангае («Северный Хангай») — следы сильной вулканической деятельности. И здесь, взгляните! — Данзан повел рукой обводя, все скопище черных холмов и гребней.
Ноян-Богдо, как и другие замеченные здесь вулканические конусы, располагался вдоль оси гигантской складки, в которую были смяты пласты горных пород. Конусы сидели не на самой оси, а смещались к северу от наклона складки. Все выходившие здесь породы были совершенно открыты на поверхности — стопроцентная обнаженность, как выразился бы геолог. Земля как бы сама выставляла свои недра напоказ внимательному взгляду ученого, и подробное изучение местности сулило самые интересные открытия.
За вулканом Ноян-Богдо предстояло свернуть с автомобильного наката на полное бездорожье. Мы перебрались через небольшой хребет песчаниковых скал, похожих на ряды чьих-то смуглых скуластых лиц, и приблизились к хребту Хана-Хере, удивительно походившему на чудовищную стену, сложенную из исполинских глыб.
Несомненно, здесь проходил огромный и очень недавний сброс, который поднял эту стену над узкой долиной, а силы разрушения еще не успели расчленить хребет на ряд отдельных вершин, разрезав его поперечными долинами и ущельями. Разрушающие силы выветривания проявили себя еще только на гребне хребта — там размытая поверхность песчаников образовала бесчисленные зубцы, торчащие в небо гигантские пальцы, башенки, головы.
Казалось, что с высоты стены на нас заглядывают, кривясь, какие-то рожи. Иногда клювы хищных птиц выступали с края исполинской стены, а вдали, уже окутанное синей вечерней дымкой, продолжение хребта, очень похожее на спину чудовищного крокодила, покрытую загнутыми назад шипами. При всем том Хана-Хере не был покрыт такой блестящей черной коркой, как скалы «Трех Чиновников». Подтвердился рассказ проводника Цедендамбы о существовании в этом хребте гигантских зеркал скольжения, «отражавших всадника с конем».
Отвесный обрыв хребта во всю свою длину, вплоть до утопавших в синей дымке вечера дальних концов, казался матовым и серовато-желтым. Только в защищенных от прямого удара ветров изломах скалистых круч бурые, почти черные полированные поверхности двухметровых зеркал скольжения четко выделялись на изрытых стенах песчаников. Странно было смотреть на собственное отражение в этом горном зеркале. Блестящая, с красными бликами вечернего солнца поверхность уходила бесконечно далеко в глубь каменного массива, а отражение как бы выступало вперед четким, бестелесным призраком. Сразу же приходили на память уральские горные сказы о тайных горных проходах, теремах «хозяек», открывавшихся только немногим людям. Несколько минут я стоял забывшись перед призрачной дверью внутрь скал, поддаваясь странной тяге к таинственному коридору. Он вел, казалось, не только в глубину каменных масс земной коры, но и в бездны прошедших времен невообразимой длительности. Затаив дыхание, будто заглянув в запретное, я представил себе изменения лика Земли в ее геологической истории, записанной в слоях горных пород, но не в более древней астрономической, свидетельства которой скрыты в недоступных еще для нас глубинах планеты.
Слои осадочных пород, начавшие отлагаться со времени образования жидкой воды — Мирового
