чувствуют, как под их кожей шевелятся насекомые, когда они отключаются от матрицы (пристрастие Кейса к амфетамину — лишь замена зависимости от более абстрактной скорости). В таком случае, если синдром дефицита внимания и гиперактивности является патологией, это патология позднего капитализма, то есть следствие подключения к развлекательно-контрольным контурам гипермедиированной культуры потребления. Подобным образом и то, что называют дислексией, во многих случаях может оказаться
Сегодня учителя испытывают нестерпимое давление со стороны требований связать постграмотную субъективность позднекапиталистического потребителя с запросами дисциплинарного режима (экзаменов и т. п.). Вот одна из причин, по которой образование, как никогда далекое от башен из слоновой кости, в которых оно могло бы замкнуться от реального мира, стало машинным отделением воспроизводства общественной реальности, напрямую контактирующим с рассогласованиями капиталистического социального поля. Преподаватели мечутся между ролью массовика-затейника и дисциплинарного авторитета. Они хотят помочь ученикам сдать экзамены, а те хотят, чтобы мы были авторитетными фигурами, которые скажут им, что делать. Ученики ожидают от учителей, что они будут авторитетными фигурами, что только обостряет проблему «скуки», ведь разве всё, что возникает из авторитета, не является скучным по определению? Ирония в том, что от преподавателей все больше требуют сегодня стать надзирателями — и это именно в тот момент, когда дисциплинарные структуры в институтах рушатся. Когда семьи пытаются выдержать давление капитализма, который требует, чтобы оба родителя работали, от учителей все больше хотят того, чтобы они стали суррогатными родителями, которые могут заложить базовые поведенческие протоколы в головы учеников, а также дать отеческое наставление и моральную поддержку подросткам, которые иногда социализированы лишь на самом элементарном уровне.
Стоит подчеркнуть, что ни один из учеников, которым я преподавал, не был официально обязан посещать колледж. Если бы они захотели, они могли уйти. Однако отсутствие каких бы от ни было осмысленных возможностей трудоустройства в совокупности с цинической поддержкой со стороны правительства означает, что колледж представляется им более простым, более безопасным вариантом. Делёз говорит, что общества контроля основаны на долге, а не на заключении. Однако у теперешней образовательной системы есть способ одновременно сделать учащихся должниками
Джеймисон отмечал, что «крах темпоральности внезапно высвобождает момент настоящего, избавляя его от всех форм деятельности и интенциональности, которые могли бы сфокусировать его и сделать пространством праксиса». Однако ностальгия по контексту, в котором действовали прежние типы праксиса, просто-напросто бесполезна. Вот почему французские студенты в конечном счете не предлагают никакой альтернативы британскому рефлексивному бессилию. И хотя вряд ли удивительно, что неолиберальный журнал
Конечно, студенты, ставшие инициаторами последней волы протестов, вероятно, считают, что они повторяют события мая 1968 года, когда их родители выступили против Шарля де Голля. Они позаимствовали лозунги прежних событий («Под мостовой — пляж!») и похитили их символы (Сорбонна). В этом смысле мятеж кажется естественным продолжением волнений в пригородах [в 2005 г.], который заставил правительство ввести чрезвычайное положение. Тогда безработные и деклассированные этнические меньшинства взбунтовались против системы, которая исключала их. В недавнем про-тестном движении удивительно, однако, что на этот раз мятежные силы стоят на стороне консерватизма. В отличие от бунтующей молодежи из
Поразительно, что практика многих иммобилизаторов оказалась переворачиванием практики другой группы, которая тоже числит себя наследницей 1968-го, — так называемых «либеральных коммунистов», таких как Джордж Сорос и Билл Гейтс, соединяющих неустанную гонку за прибылью с риторикой экологической озабоченности и социальной ответственности. Помимо социальной озабоченности либеральные коммунисты высказывают мнение, что практики труда следует (пост)модернизировать, привести их в соответствие с концепцией «будь умным». Как поясняет Жижек,
быть умным — значит быть динамичным и номадичным, быть против централизованной бюрократии; верить в диалог и кооперацию, а не в центральную власть; в гибкость, а не в рутину; в культуру и знания, а не в промышленное производство; в спонтанное взаимодействие и аутопоэзис, а не в заданную иерархию.
Вместе они — иммобилизаторы, молчаливо согласные с тем, что капитализму можно только сопротивляться, но нельзя его преодолеть, и либеральные коммунисты, утверждающие, что аморальные эксцессы капитализма следует смягчать благотворительностью, — позволяют понять, как капиталистический реализм очерчивает границы актуальных политических возможностей. Хотя иммобилизаторы и придерживаются форм протеста 1968 года, но лишь во имя сопротивления изменениям. Жижек верно показывает, что либеральный коммунизм, вовсе не предлагая прогрессивной поправки к официальной капиталистической идеологии, сегодня является господствующей идеологией капитализма. «Гибкость», «номадизм» и «спонтанность» — это отличительные признаки менеджмента в постфордистском обществе контроля. Однако проблема в том, что любое сопротивление гибкости и децентрализации рискует тут же потерпеть поражение, поскольку призывы к негибкости и централизации вряд ли могут показаться, так сказать, многообещающими.
В любом случае, сопротивление «новому» не является той задачей, вокруг которой могли бы или должны были бы объединиться левые. Капитал отлично продумал, как разгромить рабочую силу. Однако пока еще недостаточно продумано, какая тактика сработает против капитала в условиях постфордизма и какой
Постоянная ассоциация неолиберализма с «реставрацией», поддерживаемая и Бадью, и Дэвидом Харви, — важная поправка к связке капитала с новациями. По Харви и Бадью, неолиберальная политика занята не новым, а
