Якоб Арджуни
«Кисмет»
МАЙ, 1998 г.
ГЛАВА 1
Слибульский и я, забившись в пустой посудный шкаф в небольшом бразильском ресторанчике привокзального района Франкфурта, ожидали рэкетиров.
Шкаф был примерно метр двадцать на семьдесят сантиметров. Габариты наших тел недалеки от размера XL, а кроме того, на нас были пуленепробиваемые жилеты, и, если события примут серьезный оборот, оружие — пистолет и списанное в металлолом ружье — с трудом удастся развернуть без того, чтобы не снести себе ногу или голову. Я уже представлял себе, как головорезы врываются в помещение, открывают шкаф, а там — два скрючившихся, беспомощно барахтающихся идиота, и тут увидел лицо Ромарио. Это владелец и хозяин кабачка «Саудаде», обратившийся ко мне за помощью.
Я познакомился с Ромарио в те времена, когда он делал первые шаги в гастрономическом бизнесе, работая в одной забегаловке в Заксенхаузене, и по сей день поддерживал с ним знакомство. Когда я был на мели, он угощал меня тарелкой супа или еще чем-нибудь, так что я был рад, что он у меня есть. Но, бывая при деньгах, мне не особенно приятно было сталкиваться с ним в какой-нибудь пивной. В таких случаях он подсаживался за мой столик и заводил разговоры — просто так, по причине старого знакомства. А поскольку мы были как бы друзьями, то Ромарио даже не удосуживался заплатить, а я не отваживался требовать это.
Было немного за полночь. Полчаса назад мы заняли диспозицию в шкафу, и уже через двадцать минут ожидания мои скрюченные ноги основательно затекли. Для начала мая стояла слишком жаркая погода. Днем температура поднималась аж до двадцати семи градусов, а ночью не опускалась ниже пятнадцати, что не мешало Ромарио по своему обыкновению до упора включать отопление. Он вечно проклинал германские холода, и эта ругань была своеобразным мостиком, соединявшим его с родной Бразилией. Вот уже двадцать лет он жил во Франкфурте, отпуск проводил на Лазурном берегу, а разваренная курица в кислом соусе и жесткие свиные котлеты с гарниром из консервированного зеленого горошка подавались как национальные блюда бразильской кухни, в чем я сильно сомневался и никогда не пожелал бы Бразилии таких специалистов. Хотя франкфуртцы уже разгуливали в майках, а посетители «бразильского» бара находились на грани теплового удара, Ромарио продолжал упорно настаивать, что в Германии собачий холод, а в его Бразилии всегда солнце: под этим подразумевалось, что здесь все плохо, а там — все хорошо.
Между тем температура в шкафу поднялась до тропической, ног я вообще не чувствовал. Ко всему прочему время от времени раздавалось едва слышное шипение.
— Слибульский?
— Хм?
Слибульский невинно сосал конфету.
— Что ты ел сегодня вечером?
— Вечером? А что? Не помню.
— Ты не знаешь, что лежало перед тобой на тарелке пару часов назад?
Он откашлялся, давая понять, что не считает нужным отвечать на подобные вопросы. Некоторые присвистывают, другие глядят в небо, желая показать, что такие вопросы для них пустой звук.
— Дай вспомнить… Ах да — домашний сыр. Джина сегодня купила и…
— С луком?
— А с чем же еще? Не с клубникой же!
В темноте шкафа я постарался вложить все свое презрение во взгляд.
— Я разве не говорил тебе, что некоторое время нам придется посидеть в этой душегубке?
— Сказал, кажется. Но я представлял себе шкаф попросторнее.
— Вот так? И насколько просторнее? Каких должен быть размеров шкаф, чтобы в нем можно было нормально дышать двум мужикам, один из которых только что нажрался лука?
В полоске света, просачивающейся в шкаф, я увидел, как Слибульский скривился.
— Послушай, мы, кажется, охотимся здесь за мафией — с бронежилетами и стволами, как крутые парни. Но боюсь, мамзель Каянкая, вам лучше держать парикмахерскую, а не сыскное бюро.
Что я мог ответить на это? Поэтому только сказал:
— Послушай, я тут обливаюсь потом и вынужден дышать твоей вонью. Неужели, чтобы быть крутым, надо обязательно дышать твоей отрыжкой?
Слибульский хихикнул.
Тихо матерясь, я прильнул к замочной скважине, в которую видел перебинтованную руку Ромарио. Он сидел за стойкой и делал вид, будто подсчитывает на калькуляторе дневную выручку, хотя в таком нервозном состоянии вряд ли мог посчитать даже две пивные кружки. Впервые
Продолжая улыбаться, парни приставили пистолет к животу Ромарио и, смяв записку, засунули ее ему в рот, заставив прожевать и проглотить бумагу. В заключение они нацарапали на стойке: «До послезавтра» — и исчезли.
Несмотря на демонстративность наезда рэкетиров, Ромарио не принял всерьез их угрозы. Он слишком долго держал свое заведение в привокзальном квартале, чтобы при первой же попытке этих молокососов вытрясти из него деньги впадать в панику. Как известно, в темном омуте серьезных громил рэкета всегда найдется кучка мелких проходимцев, которые рассуждают так: мол, попробуем, рискнем, а там видно будет, может, нарвемся на лоха.
Ромарио выплюнул изо рта бумагу, вбил два гвоздя в стойку и повесил на них два пистолета. В следующий раз он покажет, как подобает действовать солидному хозяину в таких случаях. Но рэкетиры явились не вечером, как ожидал Ромарио, а утром, когда он был далеко от стойки. Он находился в кухне, вымачивая мясо в маринаде из масла и специй, как вдруг явились они — снова с улыбочкой и снова с листком, на котором было написано: «Время ежемесячных выплат пошло. Благодарим за понимание во имя благородного дела».
Ромарио, стоя с опущенными в маринад руками под дулом направленного на него пистолета, хотел было сказать, что у него нет шести тысяч марок, и сколько, по их мнению, приносит такой маленький ресторанчик в месяц, и ему тогда надо его прикрыть, но не успел. Парни заломили ему руки за спину, приковали к батарее и щипцами отрубили большой палец. Уборщица обнаружила Ромарио лежащим без сознания в луже крови. Отрубленный палец валялся на стойке рядом с запиской: «До воскресенья».
Сегодня как раз и было воскресенье. Перебинтованная рука Ромарио белела на фоне обитой деревянными панелями стены. В больнице ему пришили палец, но приживется ли он и сгодится ли для работы, врач не сказал. Ромарио заявил в больнице, что отрубил палец сам, когда шинковал лук. Его объяснение, хотя и было воспринято скептически, позволило больнице не заявлять об этом случае в полицию. Ромарио все время поглядывал в сторону шкафа, словно желая удостовериться, что мы еще там, а не смылись через какую-нибудь потайную дыру. Чтобы его успокоить, я каждый раз постукивал «береттой» по дверце. Что и говорить, с пальцем они переборщили. Слов нет, мне было жаль Ромарио.
