здесь не было опыления, была только прививка! Яснее становилась сущность самого важного и самого загадочного события: как две жизни сливаются, чтобы породить третью, новую.
Но тут-то и закипела самая жаркая битва!
Как, гибридизация у цветковых растений — и без цветов, без опыления, без оплодотворения вообще! Как, слияние «вещества наследственности» без парных танцев хромосом и без всех священнодействий, так добросовестно и подробно описанных биографами зародышевых клеток! И страшно вымолвить: стерта грань между зародышевыми клетками и телесными, уничтожено самое неприкосновенное убежище «вещества наследственности»!
А биологи, между тем, выучились получать прививочные гибриды. В плошках, горшках и на делянках расплодились удивительнейшие создания. Стебли их были словно склеены вдоль из двух разных половин. Иногда одно растение брало на себя роль кожи, а все внутренности состояли из другого. Были и такие, которые состояли из трех организмов. Некоторые напоминали слоеный пирог: слой из тела одного организма, соседний — из другого, потом снова слой из первого, опять слой из второго и так далее.
Увидев побег полутомата-полупаслена, ботаник Винклер впервые вспомнил о героине седого мифа — Химере. С тех пор название «химера» укрепилось за всеми этими невероятными существами. Только страшилище, убитое Беллерофоном, состояло, если верить Гомеру, из кусков льва, козы и змеи-дракона, приставленных один к другому. А тут одно живое тело, чехлом надетое на другое, два или три, словно истолченные вместе!
И самое странное, что все эти живые окрошки растут себе как ни в чем не бывало. У них ровно столько органов, сколько полагается всякому добропорядочному организму. Только каждый орган — тоже окрошка или слоеный пирог. Пушистая кожица листьев, например, — это одно живое существо, а жилки в тех же листьях и сочная мякоть — совсем другое. И, тем не менее, все вместе — одно тело!
То, что возможны такие создания, уже настолько необычайный факт, что чудеснее его, кажется, не придумаешь.
Но неодарвинисты и генетики моргановского толка пожимали плечами:
— Разве не ясно, что тут каждое из растений остается само по себе? Они не могут влиять друг на друга. Мы скорее поверили бы в огненного змея. Это просто химера.
Их вовсе не удивляло, что существуют, что возможны химеры, которые они видели своими глазами, что иногда даже микроскоп не в силах помочь различать, что к какому из «самостоятельных» растений тут относится. Нет, это не казалось им удивительным. «Просто химера!»
Но допустить, что может хоть как-нибудь измениться «вещество наследственности» (которого они никогда не видали) у живых существ, слившихся в химеру, — нет, на это они ни за что не были согласны!
Много крови скептикам испортил и Люсьен Даниель, профессор в городе Рейн, в Бретани. Он прививал турнепс на капусту, дикую морковь — на обычную, горчицу — на капусту, соединял мушмулу с боярышником. Он делал опыты, похожие на фокус: сращивал травы. Прививками обновлял картофель и виноград. Помощника себе он нашел в сыне Жане. Очень быстро молодой ботаник завоевал себе самостоятельное имя в науке. Но при этом он шел по пути отца. И отец многого ожидал от него. В 1914 году Жан уехал на войну с Германией; с войны он не вернулся. Его диссертация «Влияние образа жизни на строение двудольных» появилась в 1916 году с фамилией автора в черной рамке.
Крестьянин по рождению, упорный, неутомимый в труде, Люсьен Даниель один продолжал свое дело. Когда праздновали его восьмидесятилетний юбилей (в 1936 году), в «Биологическом саду» была открыта для обозрения изумительная коллекция: 173 кадки и горшка с гибридами, рожденными «творческой прививкой».
«Химеры и химеры!» — твердили скептики. Это слово они относили в равной мере и к тому, что росло в кадках у Даниеля, и к его теориям.
А у Даниеля паслен переселялся на белладонну, картофель — на томат, полынь — на хризантему; двухэтажное сооружение из подсолнечника и топинамбура отращивало внизу клубни (каких никто не видел ни у подсолнечника, ни у топинамбура), а вверху, на топинамбуре, завязывало семена. По четырехсотлетним наблюдениям топинамбур во Франции всегда был бесплоден!..
Люсьен Даниель умер в 1940 году. Тяжелыми были последние месяцы жизни глубокого старика: под окнами его дома, мимо «Биологического сада», мимо «Дворца научных исследований» топали подкованные сапоги гитлеровских солдат…
Вся жизнь Даниеля была долгим спором. Он умножал число своих гибридов, опровергая морганистов: то были все новые аргументы его. И слишком страстно он спорил, чтобы спокойно изучать явление вегетативной гибридизации (может быть, на меньшем числе примеров, но зато до конца, до дна исчерпанных), изучить место его среди других жизненных явлений, увидеть свет, который оно бросает на самую сущность жизни, найти работу общих законов, проступающую в этом явлении, и превратить вегетативную гибридизацию в орудие власти человека над растением…
Это сделал Мичурин. Он не спорил. Вопрос о возможности вегетативных гибридов для него был решен бесповоротно. Он просто отметил, что вегетативные гибриды можно получать «не только между разновидностями одного и того же вида растений, но и между разными видами и даже родами их». И не позволял мешать себе работать.
Постигая законы вегетативной гибридизации, великий преобразователь растительного мира использовал ее для творения новых форм, пород, сортов. Когда ему было нужно, он наверняка получал прививочные гибриды. «Менторы» заставляли молодое деревцо-сеянец скорее приносить плоды, выправляли их форму, размер, вкус, способность сохраняться. Грушеяблоко «ранет бергамотный», «кандиль-китайка» и «бельфлер-китайка», принятая в стандарт сорока четырьмя областями нашей страны; сливы «ренклод терновый», «терн сладкий», вишня «краса севера» — вот некоторые из замечательных мичуринских сортов, выведенных при посредстве вегетативной гибридизации.
Первые опыты Лысенко с прививочными гибридами относятся к 1937 году. Он начинал их с отчетливым сознанием неразрывной связи этих опытов со знанием, добытым Мичуриным. Имея это в виду, он писал годом позже: «Мы сможем гибридизировать картофель с георгинами, картофель с топинамбуром и т. д. Можно будет получать вегетативные гибриды между нежными персиками, абрикосами и выносливыми сливами, терном; гибридизировать лимоны, мандарины, апельсины и другие цитрусовые с Citrus trifoliata (диким трехлисточковым цитрусом), значительно более устойчивым к морозам».
Он начал с картофеля — важнейшего после злаков растения, со старого своего «противника».
И те, кто бывал перед войной на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве, видели своими глазами гибридные клубни, сочетающие в себе свойства обоих… кого обоих? «Родителей»? Приходится сказать так — в языке нет еще слова для такого небывалого способа порождать новое потомство. «Мы теперь предполагаем, — пишет Лысенко, — что во всех случаях можно добиться резких изменений гибридного характера в результате взаимодействия привоя и подвоя». Черенок для прививки должен быть молод (значение этого важного условия выяснил Мичурин). Листву нельзя оставлять на привитом побеге (либо, оставив на привое, надо ощипать ее с подвоя). Пусть вся пища у безлиственного сочлена пары будет готовой: пусть ее приготовит ему его партнер. И тогда «нахлебник» не сможет не измениться: будем уверенно ждать вегетативного гибрида. «Нет такой прививки стадийно молодого растения, которая не давала бы изменения наследственности», подводит итог Лысенко в 1948 году.
А с картошкой дело обстояло так.
Сорт «эпикур» дает белые клубни — обычный, всем хорошо знакомый картофель. Клубни «оденвальдского синего» для непривычного глаза странны: синие, словно их, как в известном школьном опыте, облили иодом, даже с фиолетовым оттенком. Эти два картофеля немыслимо спутать.
«Эпикур» был привит на «оденвальдский», и под синим картофелем выросли белые клубни! Только на некоторых, как бы в доказательство их смешанной природы, сохранилась голубоватая дымка. Но зато в другом опыте, там, где экспериментатор поручил образовать клубни второму партнеру, «эпикуру», на подземных побегах — столонах — оказались светло-синие картофелины.
Пробовали разные комбинации сортов. И опять из-под красноклубневого «вольтмана», привитого белым «эпикуром» и «альмой», вынули белые клубни. Побелели и лилово-красная «майка», и румяная «ранняя роза», соединив свою жизнь с белоклубневыми «альмой» и «кобблером».
