Будущая Ева [Ева будущего]

— Не будете ли вы так добры, мисс Гадали, и не объясните ли мне, как применяется вон тот прибор, такой сложный с виду? — сказал лорд Эвальд.

Гадали повернулась, словно желая взглянуть из-под покрывала на предмет, о котором шла речь.

— Охотно, милорд Селиан, — ответила она. — Это также изобретение нашего друга. Прибор этот измеряет теплоту звездного луча.

— Ах да? Помнится, мне попадалось что-то о нем в наших газетах, — ответил лорд Эвальд с фантастическим самообладанием.

— А, так вы знаете, — проговорила Гадали. — Задолго до возникновения Земли хотя бы в виде туманности, светила уже сверкали, сверкали с незапамятных времен, по увы, они были так далеко, что лучезарный их свет, пробегающий в секунду около сотни тысяч миль, лишь недавно добрался до того места, которое Земля занимает в Небе. И оказывается, многие из этих светил давно погасли, еще в те времена, когда смертные, населявшие их, и не подозревали, что Земле суждено возникнуть. Но тем лучам, которые отбрасывались этими светилами, теперь уже остывшими, дана более долгая жизнь. Лучи продолжали свое неостановимое путешествие в пространстве. И ныне добрались до нас. Так что человек, созерцающий небо, часто любуется солнцами, которых больше не существует, но которые все же можно разглядеть — благодаря лучу-призраку — во всемирной Иллюзии.

Так вот, прибор этот, милорд Селиан, настолько чувствителен, что в состоянии измерить почти несуществующую, почти нулевую теплоту подобных звезд. Средь них есть и такие дальние, что их свет дойдет до Земли, лишь когда и она, в свой черед, остынет, как остыли они, и неприкаянные их лучи так и не коснутся ее.

Что касается меня, то ясными ночами, если в парке никого нет, я беру этот чудесный прибор, поднимаюсь наверх, прохожу по траве, сажусь на скамью в Дубовой Аллее и тала, для собственного развлечения, в полном одиночестве обмеряю лучи погасших звезд.

Гадали смолкла.

У лорда Эвальда кружилась голова; в конце концов он начал свыкаться с удивительной мыслью:, все воспринимаемое здесь его слухом и зрением настолько выходит за пределы возможного, что реально уже в силу самого этого обстоятельства.

— Вот глаза! — воскликнул Эдисон, подходя к лорду Эвальду с каким-то ларчиком в руках.

Андреида отошла к черной кушетке и прилегла, словно не желая принимать участия в разговоре.

XII Глаза разума

Глаза ее темны, огромны, глубоки,
Твоя безбрежность в них, о ночь, твое сиянье!

Шарль Бодлер

Лорд Эвальд пристально поглядел на Эдисона:

— Вы сказали, трудности, связанный с изготовлением электромагнитного существа, легко разрешимы, непредсказуем только результат. Поистине, вы сдержали слово, ибо уже сейчас, мне кажется, результат не имеет почти ничего общего со средствами, использованными для его достижения:

— Соизвольте припомнить, милорд, — отвечал Эдисон, — ведь те мои объяснения, которые прозвучали более или менее категорично, касались всего лишь примитивных и чисто физических загадок Гадали; но я предупреждал, что она неожиданно продемонстрирует вам явления высшего порядка, и только в этом смысле она НЕОБЫКНОВЕННА! Так вот, в числе этих явлений есть одно, по поводу которого я должен признаться, что могу всего лишь описать его удивительные формы выражения, во не в силах объяснить механизм их возникновения.

— Так вы говорите не об электрическом токе?

— Нет, милорд; речь о совсем другом флюиде, под его-то воздействием и находится сейчас андреида. Проанализировать же это воздействие невозможно.

— Так, значит, когда Гадали описала мне наряд мисс Алисии Клери, дело было вовсе не в искусном розыгрыше с помощью телеграмм?

— Будь оно так, я начал бы с соответствующих объяснений, дорогой милорд! Иллюзии я отвожу ровно столько места, сколько необходимо для того, чтобы ваша мечта сохранила свое право на существование.

— Не думаю, однако же, чтобы бесплотные духи согласились оказывать смертным мелкие услуги, сообщая, например, сведения о железнодорожных пассажирах.

— Да и я не думаю, — отвечал Эдисон. — Но ведь доктор Уильям Крукс — тот самый, который открыл четвертое состояние материи, состояние радиации, в то время как нам известны были только твердое, жидкое и газообразное, — рассказывает, опираясь на свидетельства самых авторитетных ученых Англии, Америки и Германии, о том, что он видел, слышал и осязал вкупе с многознающими ассистентами, помогавшими ему в экспериментах; и должен признаться, его рассказы наводят на размышления.

— Но ведь не возьметесь же вы утверждать, что это странное создание, не одаренное разумом, могло отсюда или еще откуда-то разглядеть женщину, о которой мы говорим. А между тем подробности, приведенные ею при описании наряда мисс Алисии Клери, точно соответствуют истине. Как ни чудесны глаза, хранящиеся в вашем ларчике, не думаю, чтобы они обладали такой властью.

— На все это могу — по крайней мере сейчас — ответить вам лишь вот что: ТА СИЛА, благодаря которой Гадали может видеть на расстоянии сквозь свое покрывало, не имеет никакого отношения к электричеству.

— Вы мне когда-нибудь расскажете об этом подробнее?

— Обещаю, да она и сама объяснит вам свою тайну в один из тихих звездных вечеров.

— Хорошо, но то, что она говорит, похоже на речи, которые слышишь во сне, на мысли-призраки, рассеивающиеся в трезвости пробуждения, — сказал лорд Эвальд. — Вот сейчас мисс Гадали говорила со мною о потухших светилах. Наука именует их черными дырами, если не ошибаюсь; и при этом изъяснялась она не то чтобы совсем уж неточно, но так, словно ее «разум» руководствуется некоей логикой, отличающейся от нашей. Смогу ли я понять ее?

— Лучше, чем меня самого, — отвечал Эдисон. — Можете не сомневаться, дорогой лорд. Что же касается ее подхода к астрономии… Боже правый, ее логика стоит всякой другой. Спросите у любого ученого космографа, ну, например, каковыпо его мнению, причины того, что ось каждой планеты в той же Солнечной системе обладает разным наклоном или, просто-напросто, что представляют собою кольца Сатурна, — увидите, много ли он об этом знает.

— Вас послушать, дорогой Эдисон, так придется поверить, что андреида в состоянии постичь бесконечность! — с улыбкой пробормотал лорд Эвальд.

— Только это как раз она и в состоянии постичь, — ответил с глубокой серьезностью инженер, — но если вы хотите в этом удостовериться, спрашивать ее надо, сообразуясь со странностями ее природы. То есть без малейшей высокопарности, словно играючи. И тогда ее речи производят впечатление куда более сильное, чем то, которое производят обычные глубокомысленные или даже возвышенные рассуждения.