И она добавила, сделав мину, которой хотела выказать сухую чопорность, так не шедшую к ее строгой красоте:
— Не угодно ли вам пройтись со мной по парку, лорд Эвальд; мне хотелось бы, чтобы вы кое-что разъяснили…
— К вашим услугам! — ответил лорд Эвальд не без досады, обменявшись взглядом с Эдисоном, — но нынче вечером мне нужно будет еще переговорить о вас с мистером Томасом, а время его драгоценно.
— О, наш разговор не затянется надолго! — проговорила мисс Алисия Клери. — Идемте, я не хочу говорить об этом в его присутствии — не позволяют ПРИЛИЧИЯ.
Мисс Алисия Клери взяла своего возлюбленного под руку; они вышли в парк и мгновение спустя уже направлялись к темной аллее.
Лорд Эвальд в нетерпении размышлял о заколдованном подземелье, где через час он увидит новую Еву.
Как только молодая чета вышла, на лице у Эдисона появилось выражение крайнего беспокойства и в то же время сосредоточенности. Возможно, инженер опасался, что мисс Алисия Клери в своем опрометчивом недомыслии о чем-то проговорится; он мигом отдернул портьеру, прикрывавшую застекленную дверь, и его блестящие глаза устремились на удалявшиеся фигуры.
Потом он торопливо подошел к небольшому столику, на котором были подзорная труба, микрофон новейшего образца и телеграфный ключ. От двух последних приборов тянулись провода, пропущенные сквозь стену и терявшиеся затем в паутине остальных, которые переплетались над деревьями аллеи.
По всей видимости, изобретатель предчувствовал неминуемо близящееся объяснение, которое завершится почти что разрывом и
— Что хотите вы сказать мне, Алисия? — осведомился молодой человек.
— Погодите немного, — отвечала она, — пока мы дойдем до той аллеи. Там очень темно, милый, нас никто не увидит. Меня заботит очень странная вещь, уверяю вас, я еще никогда ни о чем таком не задумывалась. Сейчас я вам все скажу.
— Как вам будет угодно, — отвечал лорд Эвальд.
Вечернее небо еще не совсем прояснилось; длинные огненно-розовые полосы в северной части горизонта размывались и светлели; кое-где среди туч в синеве эфира уже вспыхивали нетерпеливые звезды; в кронах, сводом темневших над аллеей, листья шуршали все назойливей; запахи трав и цветов были влажны, полны жизни и пленительны.
— Какой славный нынче вечер! — проговорила, вздрогнув, мисс Алисия Клери.
Лорд Эвальд, поглощенный своими думами, с трудом понял смысл ее слов.
— Да, — ответил он чуть смущенным голосом, в котором вибрировала нотка горечи, почти насмешки. — Но все же, Алисия, что хотите вы мне сказать?
— Дорогой лорд, как вы сегодня торопитесь! Давайте сядем на эту дерновую скамью, — предложила она. — Тут нам будет удобнее вести разговор, а я немного устала.
Она опиралась на его руку.
— Вам нездоровится, Алисия? — спросил он.
Она не ответила.
Странное дело, казалось, она тоже чем-то озабочена, мисс Алисия Клери!
Быть может, какое-то особое женское чутье предупреждало ее о смутной опасности.
Он не знал, как истолковать нерешительность молодой женщины. Она покусывала стебель цветка, сорванного по дороге, и все ее существо излучало высшую красоту. Шелковый подол приминал цветы, росшие в траве; она опустила прелестное лицо на плечо лорду Эвальду, и было что-то пленительно грустное в красоте ее волос, чуть-чуть растрепавшихся под черной кружевной мантильей.
Когда они подошли к дерновой скамье, Алисия села первая. Лорд Эвальд, привыкнув к тому, что она без конца мусолит банальные либо корыстные глупости, терпеливо ожидал новых образчиков.
Тем не менее ему вдруг пришла в голову странная мысль! «Что, если кудесник Эдисон нашел тайное слово, и оно своей чудодейственной мощью размыло смоляную пелену, омрачавшую и отуплявшую сознание этой редкостной красавицы? — думал он. — Алисия молчит, это уже немало!»
Он сел подле нее.
— Друг мой, — проговорила она, — вам грустно, и я вижу это вот уже несколько дней. Не хотели бы вы сами сказать мне что-то? Я в дружбе лучше, чем вы думаете.
В этот миг лорд Эвальд был за тысячу миль от мисс Алисии Клери: он думал о жутковатых цветах прибежища, где, наверное, ждет его Гадали. А потому от вопроса молодой женщины он вздрогнул, и губы его дернулись в неприметной гримасе досады при мысли, что Эдисон, возможно, проговорился!
Но стоило ему подумать немного, и эта возможность сразу же показалась ему совершенно неприемлемой. Нет, с первого же вечера Алисия была послушной игрушкой в мощных руках ученого, и сарказмы его были исполнены горечи, а позже Эдисону пришлось слишком много общаться с нею, так что он не поддался бы соблазну попробовать методы нравственного исцеления — он знал: случай безнадежный.
И все же его удивляла мягкость Алисии, ее внимание к нему. Это было первое доброе ее побуждение; быть может, чутье подсказывало ей, что происходит что-то неладное?..
Потом на смену этим предположениям пришла мысль и проще, и разумнее.
В нем пробудился поэт. И молодому человеку подумалось: ведь нынешний вечер воистину из тех, когда двум человеческим существам — в расцвете юности, любви и красоты — трудно не выйти хоть немного за пределы приземленной повседневности; ведь женские тайны глубже мысли; ведь самые ограниченные натуры, поддавшись воздействию чего-то возвышенного и безмятежного, могут в одно мгновение озариться светом, прежде им неведомым; ведь по крайней мере сумрак этот, мягкий и целительный, располагает к такого рода упованиям; и, наконец, ведь злополучная его любовница тоже может всем своим существом ощутить этот божественный зов, сама того не сознавая. Да, конечно! Во имя ночи он должен сделать последнее усилие — и воскресить душу, доныне глухую и слепую, мертворожденную душу той, кого любил он с такою болью.
И вот он нежно привлек ее к груди и проговорил:
— Милая Алисия, то, что мне следовало бы сказать тебе, соткано из молчания и радости, но радости сосредоточенной и молчания, которое еще чудеснее, чем молчание этой ночи. О возлюбленная, я люблю тебя, ты знаешь! Это означает, что я могу жить, лишь когда ты со мною. Чтобы быть достойными счастья, нам вместе хватит довольно немногого: проникнуться духом бессмертия, таящегося в природе вокруг нас и обожествить им все наши ощущения. И тогда никакие разочарования нам уже не грозят! По сравнению с одним-единственным мигом такой любви столетия всякой иной — ничто!
Скажи, почему подобная любовь кажется тебе такой экзальтированной и такой безрассудной? Да еще когда мне-то она кажется такой естественной, единственно свободной от забот и угрызений совести? Самые страстные ласки множатся в ней, становятся в тысячу раз реальнее и горячее, они преображены, облагорожены, дозволены! Что тебе за радость пренебрегать тем, что есть в твоем существе самого лучшего, вечного? Твой смех приводит меня в отчаяние, хоть он юный и нежный — о, если бы я не боялся его, я столько всего сказал бы тебе, или, вернее, мы бы молчали вместе, испытывая столько чувств, достойных богов!..
Мисс Алисия Клери была нема.
— Но, — проговорил лорд Эвальд с грустной улыбкой, — я изъясняюсь с тобой на санскрите, верно? Да зачем тебе меня расспрашивать? Что могу я сказать, да и есть ли в конце концов такие слова, чтобы стоили твоего поцелуя?
Впервые за долгое время он просил у нее поцелуя. И молодая женщина, быть может, поддавшись магнетизму надвигавшейся ночи и юности, впервые словно забылась, исполненная непривычной серьезности, в объятиях того, кто так любил ее.
Неужели она поняла его нежный и пылкий шепот? Нежданная слеза скатилась с ресниц ее на бледную щеку.
— Любимый, ты страдаешь, — сказала она еле слышно. — И всё из-за меня!
Услышав эти слона, живые и взволнованные, молодой человек был изумлен несказанно, был
