своего внутреннего опыта полагают в возможно более тесном общении и соединении с Божеством. Но мистик, стремясь к этой цели, понимает её в смысле полного отождествления своего 'я' с Божественным 'Я': в своём опыте он переживает это единение как мистическое слияние двух природ, двух существ – человеческого существа и божеского – в одно существо; при таком слиянии уже трудно вести речь о сохранении человеком своей индивидуальности, своей личности: она вся растворяется в божеском самосознании. Религиозный человек, стремясь к той же цели, не теряет сознания своей личности и того бесконечного расстояния, которое отделяет его 'я' от божественного 'Я'. Каких бы высоких ступеней религиозной жизни он ни достигал, в какой бы близости к Божеству ни стоял, своё общение с Божеством он мыслит как нравственное общение двух воль, как моральный союз двух личностей – одной бесконечно великой, нисходящей к человеку, другой бесконечно малой, но не теряющейся и не уничтожающейся в величии первой. Первое общение есть, таким образом, религиозно-мистическое, второе – религиозно-нравственное. И как бы ни было трудно указать наличие особенностей каждого из отмеченных нами видов богообщения в отдельном, конкретном опыте, всё-таки мы думаем, что если должна быть проведена грань, отделяющая религиозную жизнь мистика от религиозной жизни просто верующего человека, её нужно искать в только что указанном направлении. Но различие между мистицизмом и религией выступит пред нами ещё более, если мы будем рассматривать эти явления в целом их виде, в совокупности всех их особенностей. Здесь, прежде всего, чрезвычайно важно обратить внимание на следующее обстоятельство. В то время как религиозный человек в своей духовной жизни стремится базироваться всегда на историческом откровении, – действительном (в христианстве) или только предполагаемом (в других религиях), и сохраняет связь с догматами, традициями и культом своей религии, – мистик этому внешнему откровению предпочитает непосредственные откровения своего опыта и обыкновенно отрицательно относится как к вероучению своей религии, так и вообще ко всей 'внешней' религиозности. При этом, в зависимости от того, удастся ли ему так или иначе согласовать авторитет своих откровений с требованиями положительной религии, или нет, – он или сохраняет связь с ней, или порывает её. Далее, религия, находя своё существенное выражение в вероучении и культе, реализуется в известных религиозно-культурных ценностях; её учение и культ, передаваясь от поколения к поколению, составляет достояние истории. Мистицизм, как мы сказали, весь, или почти весь, уходит внутрь себя и почти без остатка разрешается во внутренние переживания, правда, весьма интенсивные, но в тоже время весьма субъективные, т. е. имеющие значение только для самого мистика. Действуя не только на отдельные личности, но и на общество, религия имеет социальный характер; мистицизм, замыкаясь внутрь себя, представляет типичную форму индивидуального религиозного чувства. Таким образом, религия и мистицизм – понятия, перекрещивающиеся в своём объёме. Одной стороной мистицизм уходит, так сказать, в самую сердцевину религии, а другой обнаруживает тенденцию стать в оппозиционное отношение к ней, образовать 'религию' в религии. И если мистицизм не всегда порывает связь с религией, то этим он бывает обязан, главным образом, железной дисциплине своих последователей.
Мистицизм – явление общечеловеческое. Подобно аскетизму и многим формам религиозного культа, его мы встречаем во всех частях света, у всех народов, во все эпохи истории. Чем ниже культурное состояние народа, тем грубее и примитивнее те средства, при помощи которых его мистики надеются достигнуть своей цели. На низших ступенях развития мистик для приведения себя в экстатическое состояние пользуется и такими средствами, как наркотические вещества (опиум, гашиш и т. п.), религиозные пляски и быстрые телодвижения (например, быстрое верчение дервишей), грубые виды физического аскетизма (например, у факиров). По мере культурного роста народа и развития его религиозного самосознания утончаются формы мистицизма и одухотворяются практикуемые им приёмы погружения в экстаз. Из области физического аскетизма и внешних приёмов центр тяжести переносится в область духовных упражнений. Гаутама Будда осуждает аскетический ригоризм брахманских подвижников и на первое место выдвигает значение созерцательной жизни [IV]. Подобную же эволюцию мы наблюдаем и в истории развития суфизма [4] . Особенно пышного расцвета мистицизм достиг на тучной почве восточного пантеизма. Религии Востока, его философия и поэтическое творчество проникнуты сильным мистическим настроением. Яркое выражение нашёл себе мистицизм и в исламе, в виде суфизма. Менее благоприятные условия для своего развития имел он в античном язычестве. Греческий народ, по свойствам своего духа, мало склонен был к мистически-созерцательной жизни. Он слишком высоко ценил блага этой жизни, чтобы менять их на восторги мистической жизни, и высоко ставил в деле познания вещей значение человеческой мудрости, чтобы отрекаться от неё во имя мистического постижения бытия. Тем не менее, и у греческого народа весьма рано появляются первые зачатки мистицизма. Уже Элевсинские мистерии ставят своею целью достижение человеком причастия к божественной природе, обожение (???????) и, в качестве средства для этого рекомендуют три ступени: 1) ????????, т. е. очищение, соединенное с различными лишениями и самоумерщвлением, 2) ??????, малое посвящение (в таинства) и 3) ????????, созерцание, высшая ступень посвящения [5] . Видное место занимает мистически элемент далее в орфической теологии и неопифагорейском учении. Но наиболее сильного развития он достиг здесь позднее, во время общего упадка язычества, философии и политической самостоятельности, когда философия поставила своей задачей спасти умирающий древний мир посредством возрождения языческих верований на новых мистических началах. Эту задачу вдохнуть новую жизнь в старые формы взял на себя неоплатонизм, учение не столько философское, сколько религиозно-мистическое. Точно также весьма рано явился мистицизм и в христианстве, где он заметной полосой развёртывается чрез всю историю последнего, причём, принимая различные формы, находит себе место и у еретиков, как древних – гностиков, монтанистов, мессалиан, богомилов, так и позднейших – катар, бергард и др., и в восточном подвижничестве, – и в католическом монашестве, и в протестантстве.
Несмотря на различие верований, умственного развития, племени, времени и места мистиков, жизнь их имеет чрезвычайно много общего. Их рассказы и описания своей жизни поражают своим однообразием. Рассматриваемая извне, эта жизнь представляет историю постепенного упрощения жизни, постепенного отказа от сложных форм её, последовательный разрыв всех связей с миром, удаление из него (если не всегда внешне-пространственное, то всегда внутренне-духовное), чтобы всецело уйти в свою внутреннюю, интимную жизнь. По своей внутренней стороне, жизнь мистика есть процесс самоуглубления и созерцания, последовательно приводящий его к экстазу как вершине его мистических переживаний. В своём последовательном развитии она представляет ряд восходящих ступеней, сменяющих одна другую. Число этих ступеней у различных мистиков неодинаково. Не у всех мистиков мы можем найти все моменты мистической жизни. Тем не менее, сравнивая описания этой жизни у различных мистиков, мы без труда можем указать основные этапы её, общие всем мистикам и типичные для мистической жизни вообще.
Чтобы видеть, что представляют собой эти этапы мистической жизни, мы обратимся к описанию их в неоплатонической мистике, как она нашла себе выражение в учении наиболее видного представителя неоплатонизма Плотина. Мы останавливаемся на учении Плотина потому, что с глубоким и чистым мистическим чувством он соединял сильный диалектический ум, что давало ему возможность с особенной точностью и ясностью изобразить в слове богатства своего внутреннего опыта. Помимо того, неоплатоническое учение представляет высокий интерес и по тому отношению, в каком оно стоит к спекулятивному направлению христианской мистики. Затем, чтобы показать, что те фазы мистической жизни, которые имеют место в практике неоплатонической мистики, представляют собой путь, типичный для мистической жизни вообще, где бы и когда бы она ни проявлялась, мы приведём параллели из жизни и учения других мистиков.
Сущность мистических воззрений Плотина мы найдём в его этике. Но так как его этика стоит в тесной связи с его метафизикой, то нам для правильного понимания первой необходимо коснуться основных положений последней. По своему существу, философское учение Плотина представляет динамический пантеизм [V]. То начало, которое является первоосновой всего бытия, Плотин называет Единым (??). Это – сверхчувственное, сверхразумное, сверхдуховное, бескачественное, неопределимое и в то же время всё из себя производящее и всё в себе содержащее бытие [VI]. Вселенная есть излияние (???????), излучение (??????????) Единого. Единое изливается, подобно переполненному сосуду, однако нисколько не истощаясь и нисколько
