очень старались нам помочь, о чем бы мы их ни спрашивали, будь то Элизейские поля или Элизейский Дворец. А особенно потрясла меня продавщица в магазине сладостей. Голос ее был слаще крема и воздушнее эклера, а еще запомнился один мужчина. Он переходил, наверное, пешком из департамента в департамент или после визита к графине шел повидать виконтессу. Одет он был необыкновенно изысканно, руки его при ходьбе почти не двигались, а туловище было наклонено назад, и я пожалел, что нет у меня при себе астролябии, чтобы угол этот измерить и занести с благоговением в путевые заметки. А политкорректный домашний колониализм, как ты говоришь,– обратился он к Б., – это естественная альтернатива твоей голой сегрегации.
– Не изображайте меня таким чудовищем, – обижается Б., – я тоже ничего лично не имею против жителей страны победившего коллаборационизма, более того, я даже бросаю им спасательный круг – валите все на ваших евреев. Пока не поздно. Это они смущают вас, углубляют ваши домашние колониальные владения, эти кратеры, из которых рано или поздно хлынет лава.
– То есть, – смеется Я., – ты предлагаешь им старый, испытанный метод: “Бей жидов, спасай Остров Пингвинов”.
Кнессет с интересом ожидает от Б. ответа, но ответа не следует, и выглядит Б. смущенным.
– Господи, неисповедимы пути твои, – вздыхает Кнессет, сидя на зеленом диване.
– Сегрегация семейная – единственный вид сегрегации, освященный традицией и законом, – перешел Б. к следующему пункту. – Хотя, случалось, копали и под это. О первых катастрофических разрушениях, произведенных сексуальной революцией, нам возвестил Олдингтон в “Смерти героя”. Ильич же все эти г'еволяционные глупости Александре Коллонтай пг'опагандг'вать категог'ически запг'етил. Мое право сидеть на зеленом диване в любое время, когда мне вздумается, или спать на кровати с картиной над изголовьем вряд ли будет поддержано, – предположил Б.
– Вряд ли, – согласился Я.
– А почему, если вдуматься? – воодушевляется Б. – Чем я хуже некоторых?
– Не хуже, не хуже, – успокаивает его Баронесса. – Но ты ведь не против семейной сегрегации?
– Не против, – сникает Б.
Я. упоминание о его зеленом диване и картине над изголовьем двуспальной кровати, которую он делит с известной титулованной особой, несомненно, наполняет неким очень приятным чувством.
– А ведь, правда, – говорит он, доводя концентрацию скромности в голосе до уровня, на котором эта скромность становится хорошо заметной, – мы гостей принимаем в салоне, и они не обижаются на то, что мы не приглашаем их спать в своей постели. Жаботинский ввел понятие “асемитизма” (то есть пассивного неприятия в отличие от активного антисемитизма). Оз в качестве примера приводит Льва Толстого, евреев защищавшего, но к себе их не приближавшего. С позиции, которую я занимаю на своем зеленом диване, это вовсе не представляется мне обидным. И Гоголя я обожаю, и на всех его жалких жидочков взираю без всякого личного чувства. И достигается это не многовековой борьбой за равенство, а кратковременным актом самосегрегации.
– О сегрегации по половому признаку можно говорить бесконечно, – объявляет Я., – но самым вопиющим примером этого подвида сегрегации являются общественные туалеты. Сегрегация в них мало того, что носит тотальный характер, но еще и усугубляется явной дискриминацией. В Пассаже, что напротив Гостиного Двора в городе Петроильичевске, я встал однажды по ошибке вместо очереди за зеленными туфлями для жены в хвост длинной очереди в женский туалет. В Еврейском Государстве с его развитым правовым сознанием такое нарушение законов половой сегрегации мне сразу поставили бы на вид. Женщины Российской Империи, терпимейшие существа на свете, не сказали ни слова и только улыбнулись, когда я, отстояв почти всю очередь, разглядел наконец рисунок на двери и поспешно удалился. Этот Кнессет, – продолжил Я., – будет напрасно протирать зеленый диван, если не снимет накопившееся в обществе напряжение либо отменой сегрегации в общественных туалетах, либо изобретением писсуара для женщин.
Идея женского писсуара так захватила технократов Кнессета Инженерного Подбора, что очевидная простота альтернативы (единого и неделимого туалета без стен и препон) осталась вовсе не замеченной, хотя содержала все три элемента великой триады – либерте, эгалите, фратерните. Идеям не было конца, особенно активен был А. Однако и Баронесса, и примкнувшая к Кнессету Зеленого Дивана Котеночек, будто сговорившись, отвергали все проекты. Кнессет, не найдя собственного технического решения, объявил всемирный конкурс, в награду пообещав установить в Уганде памятник изобретателю.
– В Уганде скоро места свободного не останется из-за наших памятников, – отметила Баронесса.
– Я обнаружил в себе тягу к борьбе за права человека, – говорит Я. – Вот например, установлено, что люди склонны держать расстояние в один метр между собой и другим индивидуумом. Что это, как не проявление сегрегации? Странно, что до сих пор никому не пришло в голову начать бороться за свое право стоять в тридцати сантиметрах от собеседника (или собеседницы).
Б. не только всем своим видом выражает согласие, но даже предлагает еще больше сократить расстояние и немедленно включиться в борьбу.
– Что бы вы ни говорили, но сегрегация вызывает негативное к себе отношение, – сказала Баронесса. – Есть много других вполне нейтральных терминов, означающих то же самое. И не только политкорректных, но даже ласкающих слух. Например, право на частную жизнь, право наций на самоопределение, развод по обоюдному согласию и, конечно же, выдвинутая нашим Кнессетом теория о праве нации сделать себя красивой.
ПРОТОКОЛЫ ОСТРОВНЫХ МУДРЕЦОВ
– Остров Пингвинов никогда и никому не уступал в остроте ума, – заявил Б., – в этом я убедился еще в детстве, когда прочел взахлеб сначала всего Жюля Верна, потом всего Бальзака, а за ним и всего Мопассана.
– Послушай, – обратился Б. к Я. с неожиданным воодушевлением, – а ведь где есть мудрецы, там должны быть и протоколы.
Пораженные этой идеей, Я. и Б. бросились к компьютеру. Они возбужденно спорили и по очереди щелкали клавишами клавиатуры. Баронесса отправилась спать одна, а они все еще продолжали спорить и искать. Наутро, когда, не обнаружив около себя Я., Баронесса спустилась вниз, она застала все ту же пару взлохмаченной, но счастливой.
– Нашли, – объявил Я.
– Взломали, – подтвердил Б.
– Что нашли и что взломали? – спросила Баронесса.
– Протоколы, – закричали они в один голос. На шум спустился и заночевавший в доме В.
– Уже от названия попахивает фальшивкой, – сказала Баронесса. Я. и Б. переглянулись.
– Как и в случае с другими “Протоколами”, это совершенно неважно, – ответил ей Б., – главное, чтобы содержание вызывало энтузиазм.
– И что же в этих протоколах? – спросила Баронесса.
– Да вот распечатка, – показал Б. на пару листов, лежавших на стеклянном столике перед зеленым диваном. Не дожидаясь, чтобы его попросили об этом, он взял со стола листки и принялся читать:
– Протокол 1. История.
