смягчают и склоняют к миролюбию. Время разжечь костер и при свете его приглядеться к соседям.
В мини-Америке еврейского государства, разбитого на более мелкие еврейские этно-культурные анклавчики, межанклавные беседы редко бывают безоглядно открытыми. В телевизионном хороводе на темы политики и жизни, которые сходятся и расходятся, сходятся и расходятся, старая ашкеназская светская элита встречается со специально подготовленными для целей внешнего сношения обладателями витых пейсов, к которым наспех прилажена старая песенка “и тот, кто с пейсом по жизни шагает...” и для которых наш Великий Шутник изобрел специальный туалет с двумя унитазами – один для мясной, другой для молочной пищи. Во встрече непременно участвует и новый истеблишмент восточного происхождения. Вместе они выглядят ужасно теплой еврейской компанией, где все участвующие в беседе пикируются и кричат друг на друга увлеченно, самозабвенно, и кажется, главной заботой их является – как бы им, не дай Бог, и впрямь не поссориться. Приглядевшись, все же видишь, что это хорошо притертые разные части. Передача закончится, телекамеры разведут по углам студии, а люди разойдутся по углам для людей. Новых выходцев из Российской Империи среди них, как правило, все еще нет. В этом есть и определенное удобство. Сидя по другую сторону телеэкрана, они как будто смотрят из-за зеркального стекла, обмениваются между собой одобрительными замечаниями, комментариями, насмешками, сами оставаясь невидимыми, а значит, неуязвимыми. Если кто-то все же приглашен, с ним повышенно предупредительны, колючие вопросы не забрасывают ему за воротник, гадкий голубь фамильярности, не признающий никаких дистанций, не садится к нему на плечо, к спине его не припечатывают добродушную восточную “чапху” и даже, о знак величайшего неравенства, – его не перебивают в беседе. Новичок! А значит, и спросу с него большого нет. Спешить некуда.
И к русскому языку, с которым не думают расставаться вновь прибывшие, коренные жители вполне привыкли. В стране, где бьет неиссякаемый родник раздражения вялотекущими войной и террором, видимо, легко справиться с неудобством, вызываемым чужой речью, без стеснения разгуливающей по улицам, хай- тековским коридорам и вот сейчас устроившейся у костра на Генисаретском озере. Ее на удивление легко терпят коренные жители и уж тем более не пугаются, как, говорят, пугает нынче жителей Британии обилие польской речи (“не слышно, чтобы они пугались языка Соседей, его они пугаются испугаться”, – шутит Б.).
У соседнего костра испрошена забытая соль, в обмен предложена шутка, которая на время должна успокоить людей, поглядывающих с опасением на выложенные у костра бутылки и пытающихся угадать их градусность. Разнонаправленные иронии по поводу культурного пития, словно две встречные лодки на озере, потершись бортами, проплывают навстречу друг другу.
Члены Кнессета уже давно не новые репатрианты, они скорее уже относятся к категории старожилов, то есть тех, кто изжил старые иллюзии, пережил, теперь уже тоже старые, разочарования и хоть и постарел сам, но жив и в данный момент шевелит хворостинкой угли костра на Генисаретском озере. Слава богу, никто не фотографирует, думает Я., как на встрече сотрудников фирмы, в которой он начинал свою “трудовую карьеру”. Глядя на эти фотографии, где он сам и люди, которых он знал молодыми, теперь частично усохли, частично, наоборот, раздулись и все поседели и словно посерели, он говорит Баронессе, что эта группка на фотографии вызывает у него грусть и словно напрашивается, чтобы к ней подогнали передвижную газовую камеру. Баронесса замечает ему в ответ, что ее стала беспокоить в последнее время его раскованность в подборе образов для сравнений. Игры с политкорректностью так же небезопасны, как игры с огнем и Исламом. Если он и впрямь собирается что-то писать, она лично проследит, чтобы в текст не закралась опечатка, и чтобы слово Ислам было везде написано с большой буквы, даже в ивритском переводе, хотя в иврите вообще нет заглавных букв. А лучше это слово и вообще не писать. Нет слова, и нет проблем, легко интерпретирует она Вождя Народов.
А для старожилов Зеленого Дивана общение с уроженцами страны не составляет никакого труда. Они легко найдут нужные слова, переведут интонацию в положение Drive (буква D на коробке передач в вашей японской машине), отметят особенности сегодняшней погоды, сверят ее с политикой Еврейского Государства, ругнут тех, кто эту еврейскую погоду делает. Ругнут мягче, чем это делают тележурналисты, не признающие за еврейскими олимпийцами никаких человеческих качеств, или, наоборот, припечатают еще хуже: так, как журналисты себе позволить не могут. В общем, эта кампания умеет сплести тонкую паутинку человеческих отношений с окружением и по ней быстро передвигаться в обе стороны, создавая впечатление безобидности. Да, они уже не новички здесь, они уже давно не делят окружающих, как новые репатрианты, на наших, “русских”, и на “них”. “Они” в самом общем виде – это те, кто не хранит в памяти дату начала Великой Отечественной войны (1941). Они говорят на иврите и иногда пытаются заговорить по-английски (еще чего!), а войну начинают двумя годами раньше (1939), когда Российская Империя Большевиков, говорят они, делила Восточную Европу с Третьим Рейхом. Знания о Еврейском Государстве, в котором живет новый репатриант, он черпает порой из телевизионных программ Российской Империи, порой – из того, что пишут о нем писатели, наезжающие оттуда же. Я. с интересом заглядывает в литературные отпечатки этих посещений. Он сообщает Б., что репортажи русских гостей описывают то, что видели, избегая обобщений. Евреи, полуевреи и евреи на четверть, напротив, с обобщений начинают, ими же заканчивают, опираясь на природную скорострельность и ощущение сопричастности. Нелегко новому репатрианту различить детали в окружающем его новом мире, особенно, когда он смотрит на него сквозь очки, заплеванные его трудностями и обидами. Все “они” как будто на одно лицо, одинаковые, сытые, если и жалующиеся на жизнь, то только чтобы замаскировать истинное довольство своим положением. А ведь этот новый репатриант там, в Российской Империи, ни за что не спутал бы русского с грузином, например, тотчас отличил бы москвича: “Чего приехал? На бережке ка-а-амешки, ра-а-акушки собирать? Мы к вам раньше за колбасой ездили, а теперь – за деньгами, а скоро и за буквой “а” приезжать будем”.
Ничего, и он, этот новенький, станет когда-нибудь старожилом, и его вновь прибывшие заподозрят в глухоте и надменности. И он вскоре будет понимать, кто есть кто в этой стране. Поймет, например, что партия Экс-Социалистов, основа Лагеря Вечного Мира, – это партия предпринимателей, желающих защитить достигнутое. Она и была когда-то исключительно партией рабочих, крестьян и солдат, но с тех пор прошло много времени, бывшие рабочие открыли собственное дело, иногда даже продают его за многие миллионы, крестьяне устали, состарились, наняли таиландцев, солдаты стали полковниками. Нечего делать в такой партии вновь прибывшему. Женщины при виде его зевают, служащая в банке зевает дважды, один раз как женщина, другой – как служащая банка. Непривычно ему и пихаться грудью на заседаниях Центра Партии Горячих Патриотов. “Русских” там не видно, во всяком случае, по телевизору, даже если приблизиться к его экрану вплотную. Ходили, правда, слухи, что их бородатый лидер привел однажды на заседание триста своих казаков для единогласного голосования, но казачьи сотни были геройски отбиты. Но “русская” поддержка движению Патриотов ощущается сильно. Сказывается ли здесь ностальгия (“К топору зовите Русь!”), а может быть, тут больше неприязни к этим, – разводящим мягкими ручками с их змеистыми речами о мире (“хошь по морде, ублюдок?”). Личность главаря “русских” внушает безотчетный страх уроженцам Еврейского Государства. Его взгляд с экрана телевизора гарантирует им удавление быстрое, без боли и страха. Словно специально, чтобы еще больше запутать их своей непонятностью, у него два имени. Одно – мужское, а другое – женское, да еще и французское. Уж лучше бы он взял себе двойную фамилию, например Рихард-Вагнер.
Тем временем ветер на озере стих. Гладь и божья благодать... Как покойна поверхность воды! Как тих воздух! Искупаемся перед решительным натиском на шашлыки и спиртные напитки! И после – тоже, но уже с надувными матрасами, чтобы легче вернуться берег. Или лучше не надо – матрасы вымокнут и не просохнут до ночи, да и жизни лучше поберечь, чтобы самим и узнать, что же будет с нами дальше.
ПРОШЛОЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ЕВРЕЙСКОГО КАННИБАЛИЗМА
Всеобщая еврейская история подразделяется на досионо-сионистскую, сионо-сионистскую, а постсионо-сионистской не бывать! Досионо-сионистская история делится на библейскую и пустую. Пустая
