новом банке партнером, и слишком стар, чтобы где-то начинать все с самой низкой должности. У меня ушли бы годы на утверждение своей репутации как банкира и верности новому банку, и, возможно, лишь к сорока годам я продвинулся бы до положения, которое занимал у «Райшмана». Кроме того, я не мог знать, насколько годы работы в банке «Райшман» могли бы обернуться против меня при возможном продвижении по службе. Я знал, что приобрел превосходную квалификацию в первоклассном банке, но американские банки всегда очень подозрительны. Я мог себе представить, как хозяева выискивали бы в моей родословной малейшие намеки на еврейское происхождение, и если бы это им не удалось, то приписали бы мой необъяснимый выбор еврейского банка моей умственной неуравновешенности. Как бы они ни посмотрели на мою прошлую карьеру, все было бы против меня.
Я мог бы подумать о месте в каком-то другом еврейском банке, но в этом случае у меня не оставалось бы никаких шансов на партнерство.
Можно было бы основать свою собственную фирму, если бы я располагал необходимым для этого капиталом, но я слишком свободно тратил деньги, стараясь наверстать потерянное в годы бедности, и, как всегда, на моем счету денег было мало. Однако мне нравилась мысль о создании собственной фирмы, и после нескольких бессонных ночей макиавеллевских построений я призвал себе на помощь всю свою смелость и попросил Макса Райшмана принять меня для беседы.
Я сказал ему, что если он собирается меня уволить, то в его собственных интересах было бы помочь мне начать собственное дело, так как, продолжал я, хотя мои клиенты могли бы и не последовать за мной, если бы я основал небольшой новый банк, но они несомненно после моего ухода ушли бы из банка Райшмана в банк Моргана, или Киддера-Пибоди, или же Ли-Хиггинсона.
«Спасибо, господин Ван Зэйл, — не изменив выражения лица, сказал Макс Райшман. — Я учту ваше предложение и рассмотрю его с должным вниманием». Направляясь к двери, я почти чувствовал накал его гнева.
Ему потребовалась неделя для принятия решения, которое устраивало нас обоих. Я с содроганием представлял, как он расхаживал по своей спальне в то время, как я мерил шагами свою, и, когда он вызвал меня к себе, мои зубы почти стучали от страха.
«Садитесь, господин Ван Зэйл, — пригласил Макс Райшман своим обычным бесстрастным голосом. — Я кое-что выяснил для вас. Известен ли вам небольшой банк «У. Д. Чалмерс энд Компани»?
«Чалмерс» был небольшим консервативным банком, процветавшим лет тридцать назад, и с тех пор пришедшим в упадок. Единственному выжившему партнеру, Уильяму Чалмерсу, было уже семьдесят, он был южанином, но его вряд ли можно было считать истинным южным джентльменом. Ходили слухи о том, что он сделал свое состояние, воспользовавшись Гражданской войной, и никогда с тех пор не пересекал линию Мэйсона-Диксона из страха быть убитым. У него было хорошее американское произношение, он был скуп и имел большой дом в Бруклине.
«Мне не приходилось встречаться с Чалмерсом, — ответил я, — но я слышал о нем». — «Он специализировался в области хлопчатобумажной промышленности. Я в свое время наладил небольшое дело, когда кто-то из швейной отрасли пришел к нам с предложением о расширении. Это было небольшое дело, слишком тривиальное для банка «Райшман», но в то время Чалмерс хватался за все. В прошлом, когда положение наших фирм было обратным, он был благосклонен к моему отцу. — Макс посмотрел в окно, давая мне время переварить сказанное. — Чалмерс возьмет вас в качестве полного партнера, — продолжал он. — Ему претит мысль о продаже своего дела или о слиянии с другой фирмой, но у него нет сыновей- наследников. Его фирма испытывает финансовые затруднения, но ее положение достаточно устойчиво. Немного денег есть и у самого старика, но вам он может дать столько, сколько вам нужно». — «Но я не могу вложить никаких денег». — «Он говорит, что закроет на это глаза. Я сказал ему, что вы выдающийся молодой человек, способный вернуть его банку престиж, которым он пользовался тридцать лет назад, и он мне поверил». — «Благодарю вас, господин Райшман». — «Я рад вам помочь, господин Ван Зэйл».
Он улыбнулся. Улыбнулся и я. Мы посидели молча, явно не расположенные друг к другу, и наконец он мягко сказал: «Разумеется, он обратил внимание на вашу фамилию. Для такого человека, как Чалмерс, такое аристократическое имя, как Ван Зэйл, таит в себе определенное неотразимое очарование».
Снова наступило молчание. Наконец, выдержав великолепную паузу, Макс Райшман как бы мимоходом заметил: «По-моему, у него есть дочь», — и на секунду в его холодных голубых глазах отразился весь цинизм прожженного дельца ньюйоркца.
Я подумал, не была ли эта мисс Чалмерс уродиной, или умственно отсталой, но вздохнул с облегчением, когда оказалось, что она жизнерадостная молодая женщина, с талией, которой могли бы позавидовать любые песочные часы. Меня также удивляло, почему старый Чалмерс так возмущался, видя ее всегда уравновешенной, и только после нашей женитьбы я понял: он, вероятно, боялся, что она скомпрометирует себя раньше, чем найдет себе хорошую партию. И если Мариэтта не была глупой уродиной, то несомненно была неразборчивой дурой.
Однако года через два Мариэтта стала утомительной и нудной, а дела тем временем пошли хорошо. Макс Райшман отделался от меня, избежав необходимости способствовать открытию моей собственной фирмы, но теперь я управлял частным банковским бизнесом, пока чужим, но который со временем несомненно станет моим. У меня был уже целый список клиентов. Мне предстояло лишь превратить первый банк второго класса в самый преуспевающий банк в городе.
Быть в Нью-Йорке банком второго класса не обязательно означало вторую категорию, потому что многие банки второго класса пользовались репутацией устойчиво процветающих. Они отличались от первоклассных инвестиционных банков в основном своими клиентами. Клиентами Моргана были ведущие компании Америки, а также иностранные правительства, тогда как клиентами Чалмерса были чаще всего предприятия, занимавшиеся торговлей по почте, или же группа швейных фабрик. Однако банк второго класса вполне мог быть влиятельным банком, и часто такие крупные банки, как, например, Моргана, прибегали к партнерству с солидными второклассными банками при сделках, вступать в которые напрямую им было не с руки. Если бы мне удалось вернуть своему банку утраченную репутацию, было бы всего лишь вопросом времени, когда я смогу наконец скрестить шпаги с банком «Клайд, Да Коста» на углу Уиллоу и Уолл-стрит.
Я много работал и не боялся риска. Я брался за любое попадавшееся мне дело и энергично боролся за новые вложения, рисковал, связываясь с клиентами, отвергнутыми другими банками, проворачивал сделки, от которых до этого все отказывались и глубоко залез в долги, живя как миллионер, чтобы находить и производить впечатление на крупнейших клиентов в городе. У меня был дом под Мэдисоном, карета, ландо и привезенный в 1904 году автомобиль даймлер-ландолет. Я содержал бесчисленное количество слуг, усыпанную драгоценными камнями красавицу жену, яхту, личный салон-вагон и коттедж в Ньюпорте, был членом четырнадцати различных клубов, давал шикарные балы и щедрые обеды и делал все для того, чтобы мое имя не сходило со страниц нью-йоркских газет, читавшихся потенциальными клиентами. Я ослеплял Нью-Йорк, вызывал ужас у банков умением обходить законы и приводил в ярость выскочек, пытавшихся меня дискредитировать, но отступавших перед моей древней родословной.
А кроме того делал большие деньги.
К сорока годам я уже не был мошенником, дурачившим Нью-Йорк видимостью того, что добился успеха. Я был мультимиллионером, все мои кредиторы своевременно получали свои деньги, и мой банк был самым сильным, самым заметным и самым богатым из нью-йоркских банков второго класса. Фирма теперь называлась «П. К. Ван Зэйл энд компани», так как тесть мой давно умер, а Мариэтта была уже моей бывшей женой. Мои враги предсказывали мне банкротство, а друзья прославляли меня как гения, но ни одному из них и в голову не приходило, что моя главная цель все еще не достигнута. Я не сомневался в мнении окружающих о себе: все мои амбиции сводятся к тому, чтобы одеваться как денди, жить как лорд, и спать с любой светской женщиной города.
Однако никто не отрицал моего успеха, и каждый, даже Джейсон Да Коста, искал моего общества.
«Хэллоу, Пол! Мы так часто встречаемся с вами последнее время, не так ли? Как дела?»
Ему было теперь сорок три года, его густые блестящие волосы были хорошо уложены, румяное, высокомерное, красивое лицо было все таким же, эффектным, а карие глаза все такими же холодными, полуприкрытыми и надменными. У него была манера лениво щурить глаза, скользя взглядом вниз по своему длинному носу. Женщины находили ее неотразимой, противники устрашающей, а мне она казалась
