Я живо вспоминаю овладевшую мною панику, когда поняла, что кто-то должен сообщить Полу о ее смерти.
Об этой новости я узнала не от мужа Викки, а от позвонившего мне по телефону Стюарта, старшего сына Джея от первого брака, и, окончив разговор, тут же бросилась к матери Пола. Удар и боль сделали ее холодной. Когда я плакала в отчаянии от того, что не знала, как сказать обо всем Полу, она просто проговорила: «Это ваш долг» — и после этого мне не оставалось ничего другого, как оставить ее горевать одну. Я в слезах вышла из ее дома. Трагедия с Викки была выше моих сил, и в конце концов я пришла в такое отчаяние, что обратилась к единственному в Нью-Йорке человеку, способному мне помочь, к Элизабет Клейтон, к дому которой на Грэймерси Парк и отправилась.
— Я знаю, это стыдно, Элизабет, знаю, что проявляю слабость, но…
— Я скажу ему, — ответила Элизабет.
Я так и не узнала о том, что произошло тогда между ними, так как ни один из них никогда не рассказывал мне об этой встрече, но всегда помнила, как Элизабет пришла ко мне на помощь, а она всегда помнила, как я отдала ей последнюю дань, попросив ее быть рядом с Полом вместо меня. Этот случай стал основой какой-то странной связи между нами, и вскоре после того, как сам Пол сообщил мне, что эта связь окончена, моя естественная неприязнь к Элизабет рассеялась, и мы стали время от времени встречаться, чтобы вместе позавтракать. В то время меня беспокоило здоровье Пола, и было очень важно иметь кого-то, кому можно было доверить эту тревогу.
— Он очень боится головокружения, — говорила я. — Я думаю, что это, должно быть, последствия перенесенной в детстве астмы, хотя мне и не хочется спрашивать его об этом.
— Нет, никогда не говорите с ним о его таком хрупком детстве, Сильвия. Пол терпеть не может упоминаний о нем. Что же касается теперешнего состояния его здоровья, то вряд ли стоит об этом слишком беспокоиться… оно достаточно быстро улучшится, едва он окажется в Европе.
Как она была права! Но тогда Элизабет, казалось, всегда понимала Пола намного лучше, чем я, и мне оставалось только удивляться тому, что он так и не женился на ней. Она была всего на год младше его, и поразила меня чувством собственного достоинства и даже напугала остротой своего ума при первой же нашей встрече. Я стояла не ниже ее на ступеньках социальной лестницы, потому что мои родители были из семейств, широко известных на Восточном побережье, и наше состояние было создано на земле, а не в таких вульгарных предприятиях, как рудники или железные дороги, и все же Элизабет всегда давала мне почувствовать мою неуклюжесть. Мне не чужда была и культура. Я всегда увлекалась романами, проводила вечера в театре, но каждый раз, когда Пол с Элизабет пускались в обсуждение каких-нибудь тонкостей французской литературы, я чувствовала себя такой же идиоткой, как любая туповатая девушка-служанка, едва окончившая какое-нибудь благотворительное учебное заведение. Но это была моя ошибка, а не Элизабет. Я была слишком чувствительна к тому, что Элизабет, как и мать Пола, всегда меня одобряла, и уже в первые дни нашего знакомства дала понять, что желает мне добра.
Когда здоровье Пола снова ухудшилось после самоубийства Джея Да Косты, мне показалось лишь вполне естественным еще раз обратиться за советом к Элизабет.
— Я понимаю, что будет правильно, если он снова поедет в Европу, — сказала я, — но следует ли ехать с ним мне, или нет? Вы, Элизабет, знаете мое отношение к Европе! Разумеется, мне хочется быть с Полом, но, может быть, следует попытаться не быть слишком эгоистичной и дать ему уехать одному? Я не хочу отравлять ему поездку. Мне кажется, если я поеду с ним, он не сможет полностью расслабиться, озабоченный тем, что мне эта поездка в тягость. Что вы скажете?
— Пусть едет один, — ответила Элизабет. — Думаю, ему нужно побыть одному, чтобы во всем разобраться. Его слишком измотали дело Сальседо и самоубийство Джея.
Я спокойно приняла совет своего оракула и, по крайней мере, три месяца поздравляла себя с тем, что приняла правильное решение. Пол занялся европейской политикой на Генуэзской конференции, реорганизовал лондонский офис банка «Да Коста, Ван Зэйл» и писал домой бодрые, счастливые письма о том, с каким удовольствием он всем этим занимался. Он даже завел себе эту новую любовницу, юную англичанку по имени Дайана Слейд. Позднее я увидела в хронике «Санди Таймс» ее фотографию. Меня удивила ее явная простота, но, когда я узнала, что она владеет каким-то старинным замком в Норфолке, сразу же поняла интерес Пола к этой девушке. У Пола была слабость к старинным замкам. Я представляла себе, с какой радостью он бродит по Мэллингхэм Холлу, привлекательному для него к тому же и гостеприимством хозяйки. Когда стало ясно, что связь эта затянулась, я начала сомневаться в правильности совета Элизабет, но к тому времени уже не оставалось ничего другого, как ждать неизбежного конца. Меня, разумеется, удивляла такая долгая увлеченность Пола мисс Слейд, но я слишком хорошо его знала, чтобы серьезно тревожиться. Я думала о том, не вознамерилась ли она — как когда-то я сама — изменить Пола, но давно привыкла не волноваться по поводу его женщин, и когда в ноябре он внезапно оставил ее и вернулся домой, я могла бы даже пожалеть ее.
Но я ее не пожалела. Я была слишком поглощена своей благодарностью Полу, который всегда держал слово, данное женщине, каким бы жестоким оно ни было. Я знала, что он должен был сказать Дайане След: «Я никогда не смогу жениться на вас», — точно так же, как написал мне в июле: «Даю вам слово, что вернусь», — и теперь понимала, что он остался честным. Я поверила в то, что он сдержит слово. Он не обманул меня, и теперь имело значение лишь то, что мы снова были вместе и возобновили наши партнерские отношения, означавшие для меня больше, чем все обычные браки в мире.
У нас с Полом не было возможности побыть вдвоем. Стив Салливэн приехал вскоре после того, как мы вошли в холл, и Пол сразу же увел его в библиотеку. Для меня было совершенно бессмысленно вдаваться в подробности поглотившего их кризиса. Пол никогда не обсуждал со мной свои дела, и я давно поняла, что мир его банка на Уиллоу-стрит был миром, в который я не имела доступа и который не могла с ним разделить.
Потом они уехали на совещание партнеров, и Пол сказал, что не знает, когда вернется.
— Не ждите меня к обеду.
— Хорошо. Не слишком перегружайте себя делами, дорогой.
Глядя ему вслед, я думала о том, что он выглядел достаточно готовым справиться с любым делом. Я с содроганием вспоминала его измученный вид после смерти Джея. То было ужасное для Пола время. Джей каким-то образом умудрился втянуть фирму в грандиозный скандал, я так до конца и не разобралась в подробностях аферы Сальседо, но поняла, что банковские ссуды использовались для финансирования какой-то южноамериканской революции, в результате чего решительно все, начиная от Белого Дома и кончая беднейшим американским вкладчиком, потребовали объяснения. Я вовсе не думала, что Джей сознательно присоединился к революционерам, но было очевидно, что он проявил безответственность и должен был уйти. То, что он предпочел отставке самоубийство, было первым признаком того, что эта катастрофа нарушила его душевное равновесие, и, когда я узнала о его обвинениях в адрес Пола, который якобы все подстроил, чтобы его скомпрометировать, я поняла — он потерял рассудок. Пол никогда не унижал себя ссылками на это обвинение, но сыновья Джея оскорбительно вели себя на похоронах и пустили клеветнический слух о том, что это была святая правда. Стюарт и Грэг Да Коста давно отбились от рук. Джей был слишком занят, чтобы уделять им много времени, как подобало бы отцу, а последовавший ряд мачех, которые все были чуть старше их, вряд ли мог способствовать улучшению их воспитания.
И если Дайана Слейд помогла Полу забыть о самоубийстве Джея, то я была бы последней, кто осудил бы ее затянувшееся присутствие в его жизни. Заканчивая свой обед, я взглянула на часы и подумала о том, когда он может вернуться с Уиллоу-стрит.
Было уже одиннадцать часов, когда я услышала во дворе шум автомобиля и, раздвинув портьеры на окне своего будуара, посмотрела на остановившийся у крыльца «роллс-ройс». Пол быстро вышел из машины, прежде чем Уилсон успел открыть перед ним дверцу (Питерсон оказался менее прытким), а за ним показался и совершенно измученный О'Рейли. Когда Пол бывал, что называется, в форме, он вконец изматывал работавших с ним людей.
Отойдя от окна, я отложила книгу, выключила свет в будуаре и пошла в спальню, чтобы расчесать волосы. Пятью минутами позднее я все еще орудовала щеткой для волос, когда услышала, как Пол вошел в свою комнату, рядом с моей, и стал что-то говорить слуге. Я прислушалась, крепко зажав в руке ручку головной щетки. Открылась и закрылась дверь гардероба. Наконец слуга ушел. Воцарилась тишина.
