Мой друг одержим идефикс: уверен, что причина всего того, что происходит сейчас, — детский эксперимент с «предсказателем». Тысячу раз я пытался его переубедить, но всё без толку.
Полгода назад Лёвка выгреб из своей комнаты едва ли не все вещи — оставил только старый полированный стол и колченогую табуретку. Полгода он корпел над новым изобретением, таскал в дом металлические детальки, мотки медной проволоки и сотни, тысячи мелких цветных формочек. Важно именуя формочки «элементами», Лёвка раскладывал их по коробкам, следуя какой-то только ему понятной логике, периодически вынимал то одну, то другую, вставлял в прорезь на новом аппарате, чего-то ждал и, не дождавшись, возвращал элемент обратно в коробку.
А потом, когда все приготовления были, наконец, закончены, Лёвка долго и терпеливо объяснял мне свою теорию, которая, в конце концов, свелась к следующему: если в один из цветных дней подобрать все оттенки оставшихся без места на экране жуков и запустить прибор до того, как жуки отошлют сигнал в центр, всё кончится. Свернут базу и улетят с орбиты треугольные корабли-наблюдатели, осядут за городом мегаэкраны, с неба перестанут сыпаться осточертевшие всем и каждому жуки, а чёрно-белые дни вновь сменятся цветными. Одним словом, всё вернется на круги своя.
Я не очень верю Лёвке — уж больно фантастичной кажется его затея. Но, так или иначе, для успеха Лёвкиного предприятия я сделаю всё, что в моих силах.
Дома в нашем городе окрашены в двенадцать чистых цветов и располагаются однотонными районами.
— Гляди-ка, — встречает меня у здания Лёвка, — уже празднуют.
И в самом деле, в центре, прямо за утыкающейся в небо телевышкой, с крыш жёлтого комплекса то и дело срываются, уходят к облакам цветные звёздочки сигнальных ракет, гремят, перебивают друг друга включённые на полную мощность многоголосые радиостанции, спешат в центр довольные, улыбающиеся люди. Наверняка, жёлтые.
В вагоне метро голос диктора доносит до нас последние новости: закрыты синий и красный сектора. Устало прислонившаяся к сомкнувшим створки дверям рыжая девчушка взвизгивает и вешается на шею долговязому парню. Ну, что ж, их тоже можно поздравить. Похоже, сегодня им повезло.
Рекламный монитор на выходе со станции подбрасывает новую информацию: полностью закрылся розовый сектор, совсем чуть-чуть не хватает коричневому, за ними следуют серый и фиолетовый. О зеленом информации пока нет.
— Д- Да не д-дергайся т-ты, — миролюбиво подталкивает меня Лёвка. — Д-Два с лишним ч-часа еще…
В переоборудованной под мастерскую Лёвкиной комнате царит необычный для этого шалопая порядок.
— Мне кажется, или коробок действительно стало меньше?
— С-стало, — кивает Лёвка, — л-лиловые и ч-чёрные элементы я в под-двал отволок.
— Делать тебе нечего? — недоверчиво кошусь на Лёвку. — А что если именно они и останутся?
— Н-не ост-танутся, — качает головой Лёвка. — Я п-пос-ледние з-записи прос-сматривал. У н-них ч- частота в-вы-падения почти н-нулевая. 3-за пол-лтора года — ни р-разу н-не ост-тались.
— Ну, тебе виднее, — пожимаю плечами я, — только потом, чур, не жаловаться.
— Н-не б-буду, — улыбается Лёвка и включает аппарат в сеть. — Н-начали?
Негромко бормочет радио, бросается кадрами прямого эфира телевизор. Один за другим закрываются цветные сектора, одну за другой отставляем в сторону коробки с цветными элементами. Привычно стучит по кнопкам прибора Лёвка.
— Н-ну-ка, — отвлекается он от аппарата, — п-погромче сделай.
«На одной из центральных улиц города, — кричит в микрофон растрепанная тележурналистка, — группа противников реформы удерживает на площади более четырех сотен аппаратов Ж-136…»
— Эт-то они т-так жук-ков называют? — усмехается Лёвка.
«За моей спиной, — продолжает тем временем репортерша, — силы правопорядка пытаются восстановить движение аппаратов к экранам, расположенным в западной части города».
— Т-ты гл-ляди! — подскакивает с табурета Лёвка. — Наш д-дом показывают!
И точно, за спиной журналистки отчетливо вырисовывается зелёная махина здания номер 46 по Малой Столярной — наша с Лёвкой многоэтажка.
Выходим на балкон. Внизу бурлит и беснуется толпа людей в странных радужных плащах с капюшонами.
— П-прямо как п-парад г-голубых в Г-голландии, — хмыкает Лёвка.
Люди, прячущие под радужными капюшонами лица, обнесли квадрат площади самодельной стеной из мешков с песком. Запертые внутри квадрата жуки старательно гребут лапками, лезут на мешки, но, сбитые ловким ударом очередного «радужника», вновь падают внутрь импровизированной вольеры.
«В связи с данными обстоятельствами, — орет из комнаты телевизор, — руководством программы принято решение отложить срок закрытия экранов до момента освобождения захваченных в зеленом районе аппаратов».
— С-слыхал, — кивает на телевизор Лёвка, — к-кажись, н-нам с тоб-бой п-передышку дают. П-пошли, п-посмоот-рим.
Спускаться вниз, к радужным повстанцам, нет ни малейшего желания, но переспорить Лёвку невозможно.
За воротами двора снуют журналисты, выбирают местечко получше операторы, что-то скандируют и тычут в камеры транспарантами «радужные».
— Ну иди, ну иди же! — доносится из переулка плаксивый голос. Мы с Лёвкой переглядываемся и сворачиваем за угол. Там, на узеньком тротуаре, кружит фиолетовый жук. У титановой твари явно что-то не в порядке с программой — жук меланхолично ходит по кругу, даже не пытаясь хоть немного продвинуться в сторону запада. Над жуком склонился растрепанный русоволосый парень лет двадцати.
— Ну, солнышко, ну, маленький, ну, пожалуйста, иди, — подталкивает жука он. Жук опрокидывается, какое-то время беспомощно сучит лапками, а перевернувшись, вновь начинает кружить на месте. — Дрянь бездушная! — визжит сквозь наворачивающиеся слезы парень. — Иди! Иди же, мать твою!.. Аааааа!!! — парень суетливо оглядывается по сторонам, видит нас с Лёвкой, досадливо сплёвывает, подхватывает с земли всё еще перебирающего лапками жука и длинными, размашистыми шагами устремляется в сторону ворот. Не успевает он пройти и двадцати метров, как из-под плаща разносится писк предупредительного сигнала. Через секунду словно из-под земли перед парнем вырастают два стража порядка: первый коротким рубящим движением выбивает из рук бедолаги жука, а второй без особых церемоний заезжает несчастному дубинкой по тощей, похожей на цыплячью, шее. Парень тяжело оседает на асфальт. В пяти метрах от него на земле продолжает кружить блестящий фиолетовый жук.
— Пойдём, время тикает, — тяну из переулка Лёвку. — Нам еще элементы подбирать.
— Угу, — о чём-то задумавшись, буркает Лёвка и, прихрамывая, бредёт за мной.
За воротами тем временем разыгрываются совсем уж нешуточные страсти: прибывшие отряды стражей теснят «радужных», призывают к порядку, раскидывают окружающие площадь мешки.
— Ид-диоты, — фыркает Лёвка.
Я, признаться, не понимаю, к кому именно относится столь «лестная» характеристика, но сейчас на выяснение подобной ерунды времени нет: жуки разноцветной струйкой просачиваются сквозь прорехи в ограждении, торопливо перебирая лапками, движутся в сторону мегаэкранов.
— Лёв-ка! — дергаю друга за рукав. — Ты чего стал?
— Знаешь, я тут подумал, а что если мы…
Лёвка замирает, не заканчивает фразы: на середину площади вырывается здоровенный детина в радужном плаще. Он что-то кричит, размахивает руками, хватает за рукав и без того напуганную журналистку, рывком притягивает к себе, приставляет к голове рыжей чаровницы неизвестно откуда взявшийся пистолет.
Ошибка, парень, ой, какая ошибка!
Стражи не заставляют себя ждать. Одно рявкающее предупреждение через хрипящий мегафон, упрямый оскал на лице парня и выстрелы. Первый — со стороны образовавших полукруг стражей, второй — от занявшего центр площади «радужного». Подминая под себя цветастый плащ, парень тяжело оседает на
