в этом был секрет многих успехов графа – все считали, что он, как шахматист, все тысячу раз продумает, взвесит и только потом сделает ход, а на самом деле сталкивались с совершенно непредсказуемыми действиями, теряли время и инициативу, пытаясь понять, что вызвало такую реакцию и, в конечном счете, проигрывали. Единственная же эмоция, которую граф выставлял напоказ, можно сказать, культивировал, была его знаменитая вспыльчивость, которую Корбин при нужде, на самом-то деле, довольно легко подавлял, просто не видел смысла это делать – пусть лучше считают жестоким ублюдком и лишний раз боятся. А вот храбрость…
Ну как человек, которого считают образцом воина, может не быть умопомрачительно храбрым? Храбрость для рыцаря, который то и дело мчится на лихом коне в атаку, является таким же неотъемлемым атрибутом, как голова на плечах. Что уж говорить о человеке, подвиги которого известны на весь континент? Но Корбин потому и поступал рационально, что героем не был – просто он всегда готов был переступить через свой страх ради тех, кто был ему по-настоящему дорог. И когда мальчик понял это, он всерьез решил стать таким, как граф.
Никто не знал, что результатом наблюдений и выводов Альберта стал долгий разговор, состоявшийся в кабинете Корбина. Разговор начался поздно вечером и затянулся до утра. Именно после этого разговора Корбин сам, тайком не только от Карины и Прима, но и от Корнелиуса, начал учить мальчишку драться – голыми руками, мечом, ножом… Да фактически всем, чем владел сам. И Корбин учил, и Лик, и еще многие. А еще больше учили экономике, агрономии, горному делу, и еще тысяче необходимых дворянину мелочей. Тому дворянину, который хочет именно править своими людьми, а не тянуть из них все соки. Учили сурово, правда, уже в открытую. Ну а механику Альберт освоил сам, благо от природы был человеком умным и, как и большинство детей, увлекающимся, а Корбин подобные его увлечения негласно поощрял.
И все равно, Альберт хотел стать героем, поэтому пользовался каждым удобным случаем для того, чтобы потренироваться с мечом. И очень часто он прибегал к Корбину с вопросами. После разговоров, бывало, его представления о многом переворачивались с ног на голову. Вот, например, он спросил однажды Корбина, почему тот никогда не дерется двумя мечами. Неужели не умеет? Вместо ответа граф взял парные клинки и закрутил ими такие финты, что куда там Веллеру, прямо помешанному на обоеручном бое. И тогда Альберт вновь спросил, почему Веллер с двумя мечами прямо не расстается и своим умением гордится, а граф носит только один.
– Да детство у него в заднице еще играет, – как обычно спокойно ответил Корбин. – Дорвался ребенок до игрушки. Ты пойми, парные клинки хороши для боя один на один, в сражении толку от них немного. Там надо думать и о защите, а потому нужен щит – иначе стрелами истыкают.
– Но Веллер говорил, что может отбивать стрелы.
– Одну-две, да издали – без проблем, а десяток да в упор? Не-ет, нужны хороший доспех и крепкий щит.
– Но ты же вообще умеешь ловить стрелы руками.
– Опять же, одну поймаю или увернусь от нее. А против роты арбалетчиков я буду бессилен. Тут уж только магия спасет. И потом, я ведь маг, а потому мои мышцы сильнее, а кости крепче, чем у обычных людей.
– Но Веллер…
– Веллер – мой ученик, не более того. Наиграется в героя – начнет смотреть на мир проще и серьезнее…
В другой раз Альберт спросил, почему же сам Корбин не хочет быть героем? Ведь его многие, да что там многие, все героем и считают. Граф тогда почесал подбородок и с усмешкой ответил:
– Когда-то давно, в детстве, я прочитал в старой книге, что герой сильнее солдата, но армия солдат сильнее армии героев. Тогда я посмеялся, но со временем понял, что так и есть. Ну а чтобы командовать армией солдат, надо самому быть солдатом. Солдатом, а не героем, понимаешь?
И таких разговоров было множество. Корбин хорошо учил его, не скрывая знаний, и тем обиднее было Альберту, что его не взяли на войну. Ребята из школы боевых магов, некоторые из которых были не намного старше Альберта, пошли все, а его оставили дома. Несправедливо! Ну да, они маги, зато он – на драконе, мог бы разведку вести и с воздуха их прикрывать, но нет – сказали сидеть дома, с матерью. И Корбин пообещал взять ремень и выпороть, Альберт по глазам видел, что граф не шутит. А теперь вообще – Джу в беду попала. А он дома сидит. И Прим не мычит, не телится, вокруг матери бегает! Нет, это несправедливо! Сегодня он докажет всем, что он – мужчина, и что умеет защищать своих друзей не хуже Корбина!
Вот примерно такие мысли бродили в душе Альберта, когда он, натянув кольчугу и надев перевязь с мечом, спускался в сад, где его ждал верный друг Орли.
Дракон был мрачен. Смешно, но, будучи по меркам драконов таким же подростком, как Альберт по человеческим, по годам Орли все-таки был намного старше. Соответственно, если мировоззрение, как это часто бывает у молодежи, у них практически совпадало, то жизненного опыта у дракона было больше на порядок. А опыт, как любил говорить Корбин, не пропьешь. Все утро Орли мучили мрачные предчувствия, и он не собирался скрывать своего отношения к намечающейся затее.
А затею эту Орли считал чистейшей воды авантюрой. Нет, он понимал, конечно, чувства Альберта, но не считал, что засовывать голову в пасть дракона – надежный способ обеспечить себе долгую и счастливую жизнь. Что происходит с такими смельчаками чаще всего, он знал отлично – сам был драконом и представлял последствия. А то, что король Дидер опаснее любого дракона для него было яснее некуда – дураки всегда опасны, ибо от них можно нарваться на любую пакость. Даже на такую, которая не придет в голову умному хотя бы из чувства самосохранения.
Орли грустно покачал головой – и не отвертеться ведь. Своих надо вытаскивать любой ценой, даже, если потребуется, ценой собственной жизни – уж эту истину Корбин в его сознание вбил твердо, причем не словами, а поведением. Раз так – он сделает что должно, и будь, что будет, однако как здорово было бы, если бы Джурайя не придумала эти свои амулеты.
Вообще, Джурайю Орли не любил. Ну не любил – и все тут. Не то, чтобы он считал ее плохим человеком или еще что, просто сыграли одновременно два чувства – обида за воспитателя и, будем говорить честно, ревность. О взаимоотношениях этой парочки он знал только со слов Альберта, а саму Джурайю видел только на портрете, который Альберт спер на полчаса из мастерской Корбина. В результате эмоции дракона можно было описать двумя фразами: 'И что он в ней нашел?' и 'И чего еще этой дуре надо-то?'. Юношеский максимализм присущ драконам так же, как и людям, поэтому сложно его в этом винить. Тем более, что кое- что в его мыслях было вполне справедливо.
А узнали они о том, что произошло, благодаря амулетам, которые Джурайя недавно изобрела. Точнее, не изобрела даже, а позаимствовала идею у Корбина – тот частенько давал своим товарищам одноразовые амулеты, для активации которых не надо было быть магом. Достаточно было сломать кристалл (Питал граф к камням необъяснимую привязанность, хотя материал, в общем-то, значения не имел, подошла бы любая деревяшка) – и к графу шел сигнал о том, что с владельцем амулета что-то случилось. Оставалось лишь идти на зов маяка, в который этот амулет превращался, и отрывать головы тем, кто посмел поднять руку на друзей сиятельного графа. Последнее, кстати, получалось у Корбина с особым шиком.
Амулеты Джурайи от амулетов Корбина отличались. Не сильно, но отличались. Дело в том, что амулеты графа были односторонними – Корбин даже не рассматривал ситуации, что помощь потребуется ему самому, резонно предполагая, что там, где не сможет справиться маг его уровня, попытки обычных людей помочь будут напоминать самоубийство. Раз так – незачем эту помощь и просить, пусть даже ты и уверен, что к тебе бросятся по первому зову. Соответственно, его о помощи попросить могли, а вот он этой возможности себя лишил, причем сознательно. Да и не любил Корбин просить – предпочитал рассчитывать только на свои силы.
Джурайя подобными комплексами не страдала, да и не достигла она еще уровня, при котором враг от одного вида твоей физиономии должен с плачем разбегаться. Ее амулеты обеспечивали двустороннюю связь, позволяя любому, даже необученному и обделенному магическим талантом человеку определить, откуда исходит вызов. Правда, сделала она этих амулетов всего четыре штуки – себе, отцу, Адрису и Альберту. Корбину, Корнелиусу и Приму таких амулетов не досталось – девушка боялась, что старшие товарищи поднимут на смех ее ученические поделки на которых она, честно говоря, просто набивала руку. Нет, Корнелиус и Прим, может, и не засмеются в открытую, но про себя могут и хихикнуть, а вот
