Ему почудилось, что где-то рядом хлопнула дверь — наверное, в соседнем номере. А если этот звук в его номере, наверное, Нина открывала окно, проветривает комнату.
Он вспомнил, как однажды во время университетской эстафеты неожиданно подступила и грянула гроза. И он, Игорь, весь мокрый, опередив соперников, подбежал с палочкой к Нине, ожидавшей его и подпрыгивавшей от нетерпения, но, заскользив на асфальте, никак не мог всунуть ей в руку эту палочку... она руку вправо — он влево... она влево — он вправо... а время идет... Она хохочет от возбуждения, скалит зубы, сердится... Наконец — цап! — и помчалась...
Из-за неловкости Игоря группа биофизиков проиграла три секунды.
Боже, когда это было?! И о чем она так сегодня его спрашивала? Что уж такого особенного он ей мог, да еще на бегу, рассказать? Нет, конечно, она приехала побыть с тобой в постели....
Стыдливо улыбаясь, хоть и снова в брюках, в майке, Игорь Михайлович вышел из ванной и увидел, что однокурсницы в номере нет. На столе белела записка: «Пошла в ресторан заказать ужин в номер. По телефону не принимают. Просят сразу оплатить. Деньги у меня есть».
Кирсанов улыбнулся (да, будет лучше, если они еще выпьют, да и закусят чем-нибудь вкусным) и стал ждать. Он не обратил внимания на то, что не видно ни чемодана Нины, ни ее зеленых пляжных тапочек (не в них же она сошла вниз, в ресторан?).
Стукнули в дверь.
— Да-да! — Кирсанов поднялся, чтобы открыть.
Официантка, запаренная, румяная, как булочка, вкатила столик на колесах. На столике красовалась всякая закуска в тарелочках с виньетками, лежала одна вилка и один нож, поблескивал один фужер. На салфетке покоилась бутылка красного вина.
— За все заплачено, — утирая лоб, сказала официантка, перекладывая на стол еду и откупоривая вино. — Приятного аппетита.
— А почему один нож?.. — только сейчас обратил внимание Кирсанов. — И фужер один?
— Так сказали, — отвечала румяная девица, выкатывая из номера столик на колесах и закрывая за собой дверь.
— Нина!.. — завопил Игорь Михайлович, бросаясь к шкафу. Там не было ни ее чемодана, ни какой- либо ее одежды. — Ниночка...
4.
Какой ужас! Какой позор! Какое тупоумие!.. И вдруг Кирсанову показалось, мысль захватила до удушья, что именно эту быстроногую он любил в юности, они друг друга всегда так понимали... а глазки царевны-несмеяны были всего лишь отвлекающим колдовством, болотным туманом...
Он выбежал на улицу. Нины Петрищевой нигде не было видно.
Возле гостиницы замерли три машины с желтыми шашками.
— Ребята! Мужики! Не видели — женщина с белым чемоданом выходила?..
— Поехала. В ту сторону.
— Это куда? На вокзал? В аэропорт?
— А хрен ее знает, — ответил один из таксистов, дожевывая чебурек. — Тут выезд один.
— Давайте, сначала на вокзал.
Такси помчалось, разбрызгивая осенние лужи, успевая чудом пролетать светофоры на желтый, и вот железнодорожный вокзал, похожий на трехэтажный торт. Кирсанов, сунув сотенную бумажку водителю и попросив подождать, метнулся к кассам.
Народу здесь было немного, Нины Петрищевой нигде не видно. Игорь Михайлович выскочил на перрон — поезд на посадку еще не подавали.
«Объявить по радио? Нет, наверное, она не здесь, а поехала в аэропорт. Она, быстрая, не из тех женщин, которые ездят в унылых поездах».
«Милая... ну, почему ты убежала? Ведь мы столько не виделись... ты же умная, психолог, должна понимать, что мне очень трудно сразу вернуться в минувшие времена... Может быть, я и вспомнил бы, что рассказывал тебе... сорвал бы коросту времени с себя... Ты меня любила и этим поощряла мой язык — вот я и расцветал, как ивовый плетень после дождя... так у Гоголя из жерди, воткнутой в землю, вырастал тарантас...»
Аэропорт жил обычной жизнью. Долдонило радио, объявляя регистрацию на разные рейсы. Просканировав взглядом толпу, все три очереди к весам регистрации, Кирсанов прорвался к окошку справочной.
— Девушка! Я заплачу!.. Можно объявить, что Кирсанову ждет Кирсанов возле справочной?
Усталая, худенькая женщина тускло глянула на него.
— А билет у вас есть?
— Билета нет.
— Без билета не могу.
— Почему? — изумился Кирсанов.
Женщина не ответила. А сзади уже напирали. Один смуглый усач, как теперь принято говорить, кавказской национальности, дружелюбно объяснил:
— Это может показаться шифром. Вдруг призываешь взорвать?
— Я куплю билет!.. — забормотал уже полную нелепость Кирсанов и, махнув рукой, побрел по аэровокзалу смотреть, смотреть, озираться.
Но Нины Петрищевой не было нигде. Неужто уже улетела?
Наконец, Кирсанов вспомнил: у него с собой имеется сотовый телефон. Включил — и трубка тут же запиликала.
— Кто? — хрипло крикнул Кирсанов.
И не сразу понял, что это жена. Сквозь треск и гул услышал ее мягкий голос:
— Как ты?
— Нормально. Завтра начинаем работу.— И уже хотел прервать разговор, как она упрекнула:
— А почему не спросишь, как я?
— Как ты? — как можно более спокойно осведомился Кирсанов, сатанея из-за убегающего времени и всё оглядываясь, озираясь как вор.
— Мне скучно без тебя... — чуть гнусаво, по-детски, отвечала Аля.
— Целую, — буркнул Кирсанов и тут же набрал код города, где они учились, и номер телефона однокурсника Марка Фиша. Марк памятливый, всё знает.
К счастью, Марк Семенович оказался дома.
— Алё-у — загудел в ухе тягучий, мохнатый голос Фиша.
— Марк, это я, Кирсанов!.. Вопрос на засыпку. Не помнишь, откуда прилетала на наши сборы эта., ну, эта... Нина Петрищева, бывшая спортсменка.
— Петрищева?.. — задышал в трубку Марк. — Если мне не изменяет память, то ли с Сахалина, то ли с Камчатки. Я могу уточнить, но завтра.
— Спасибо, спасибо... — растерянно отозвался Кирсанов, отключая трубку. Глаза его уже шарили по черной доске с выпрыгивающими словами и цифрами. Никакого рейса на Дальний Восток в ближайшие часы не ожидалось.
Но ведь горячая, уверенная в себе женщина могла улететь куда угодно.
«Если уж, узнав о готовящейся конференции экологов, она примчалась бог знает откуда, наверняка она взяла отпуск. И могла улететь отсюда хоть в Москву — там много наших выпускников. Как раз сейчас радио объявило, что закончилась посадка на рейс 137».
