настойчивому требованию, был так горд, что убежал в сад, в нелепом восторге целуя белую розу и выражая свою радость самыми неуклюжими и нескладными жестами.
Цветы были крайне возмущены его бесцеремонным вторжением в их прекрасную обитель, а когда увидали, как он носится по аллеям и несуразно размахивает над головой руками, то не смогли больше сдерживать свое негодование.
— Недопустимо, чтобы такой урод играл рядом с нами! — воскликнули Тюльпаны.
— Напоить его маковым соком — пусть спит тысячу лет, — промолвили большие алые Лилии и так и запылали от злости.
— Вот так чудище! — завизжал Кактус. — Недомерок скрюченный! Голова, как тыква — при таких-то ножках! У меня колючки так и чешутся: пусть только подойдет, я пущу их в ход.
— А в руках-то у него мой лучший цветок, — воскликнул Куст Белых Роз. — Сегодня утром я сам подарил его Инфанте на день рождения, а он украл. — И Куст завопил что есть мочи: — Держи вора! Держи вора!
Даже красные Герани, которые обычно не важничали и, как известно, сами имели множество бедных родственников, и те, увидев Карлика, сморщились от отвращения, а когда Фиалки кротко заметили, что, хотя Карлик и выглядит в высшей степени непривлекательно, он в этом неповинен. Герани с полным правом возразили, что в том-то и заключается его главный недостаток и если кто-то неизлечим, то это еще не основание, чтобы им восхищаться; да и некоторые Фиалки сами понимали, что уродство маленького Карлика уж чересчур откровенное и что он обнаружил бы куда больше вкуса, если бы погрузился в печаль или по меньшей мере в задумчивость, вместо того чтобы весело скакать и принимать столь гротескные и несуразные позы.
Что до старых Солнечных Часов, которые представляли собой весьма замечательную личность и показывали время дня самому Императору Карлу Пятому, то они были настолько ошарашены наружностью маленького Карлика, что чуть не забыли отмерить целых две минуты своим длинным тенистым пальцем, и, не сдержавшись, заметили большому молочно-белому павлину, гревшемуся на солнышке на балюстраде, что, как каждому известно, королевские дети — и сами короли, а дети угольщиков — угольщиками и останутся и что нелепо делать вид, будто это не так; павлин целиком и полностью согласился с этим мнением и даже прокричал: «Еще бы, еще бы!» — столь пронзительно, что золотые рыбки, обитавшие в прохладном фонтане, высунули головы из воды и спросили у больших каменных тритонов, что там, в конце концов, случилось.
А вот птицам он почему-то понравился. Они часто видели, как он, приплясывая подобно эльфу, гонялся в лесу за кружащимися листьями или залезал в дупло старого дуба и делился орехами с белками. Его уродство их не смущало. Ведь даже сам соловей, который так сладко поет по ночам в апельсиновых рощах, что порою Луна опускается пониже, чтобы его послушать, и тот, в конце концов, невесть как красив; а кроме того, Карлик был к ним добр и в ту страшную морозную зиму, когда не осталось ягод на кустах, и как железо застыла земля, и волки подходили к самым городским воротам в поисках пищи, — в ту пору он ни разу не забыл о птицах, но всегда крошил им свой черный ломоть и делил с ними свой завтрак, как бы скуден он ни был.
Поэтому птицы вились вокруг маленького Карлика и, пролетая мимо, касались его щеки крыльями и щебетали, а маленькому Карлику было так весело, что он показал им свою прекрасную белую розу и рассказал им, что цветок ему дала сама Инфанта, потому что полюбила его.
Они не поняли ни единого его слова, но это не имело никакого значения — ведь они наклоняли головы набок и принимали умный вид, а это ничуть не хуже, чем что-то понимать, и куда как проще.
Ящерицам он тоже очень понравился, и, когда, устав от беготни, он бросился на траву, они принялись играть и возиться на нем и изо всех сил старались его развлечь. «Не всем дано быть такими же красивыми, как ящерицы, — шумели они. — Это было бы чересчур. Пусть это звучит нелепо, но он, по сути дела, не так уж уродлив, особенно если закрыть глаза и на него не смотреть». Ящерицы по природе своей были философами и часто проводили целые часы в размышлениях — когда больше нечего было делать или приходилось прятаться от дождя.
Однако Цветы были весьма раздражены поведением ящериц и птиц. «Отсюда ясно, — говорили они, — как неприлична вся эта беготня и суета. Воспитанные люди стоят на месте, как мы. Кто видел, чтобы мы скакали по дорожкам или носились как безумные по газонам за стрекозами? Если нам хочется переменить обстановку, мы посылаем за садовником, и он переносит нас на другую клумбу. Это и благородно, и прилично. Но птицам и ящерицам не хватает усидчивости, а у птиц даже постоянного адреса нет. Это попросту бродяги вроде цыган, и обращаться с ними следует точно так же».
Тут цветы задрали носы с высокомерным видом и были совершенно счастливы, когда через некоторое время убедились, что маленький Карлик неуклюже поднимается с травы и через террасу направляется к Дворцу.
— Лучше бы он сидел взаперти до конца дней, — сказали они. — Вы только посмотрите на его горбатую спину и кривые ножки. — И они захихикали.
Но маленький Карлик обо всем этом и не подозревал. Он очень любил птиц и ящериц, а про цветы думал, что они — самые чудесные создания на свете, разумеется, после Инфанты, но она ведь подарила ему прекрасную белую розу и полюбила его, а это совсем другое дело. Вот бы оказаться рядом с нею! Она бы посадила его справа от себя, и он всегда был бы поблизости, и играл бы с ней, и научил бы ее разным чудесным проделкам. Ибо, хотя прежде он ни разу не бывал во Дворце, он знал множество удивительных вещей. Он мог построить из тростника крошечные клетки и посадить в них стрекочущих кузнечиков или смастерить из длинных трубок бамбука свирель, которую любит слушать Пан. Он знал голоса всех птиц, и на его зов слетали с верхушки дерева скворцы и с озера прилетала цапля. Он ведал следы всех зверей и узнавал зайца’по нежным отпечаткам лапок, а кабана — по истоптанной листве. Знал он и все танцы природы: неистовую осеннюю пляску в багровых одеждах, невесомый танец в голубых сандалиях на ниве, зимний танец в белых венчиках снега, и танец цветения в весенних садах. Он знал, где вьют гнезда дикие голуби, и как-то раз, когда птицелов поймал в силок голубей-родителей, он сам выкормил птенцов и устроил для них маленькую голубятню в дупле подстриженного вяза. Он приучил птенцов, и каждое утро они ели из его рук. Они понравятся Принцессе, как и кролики, снующие в высоких папоротниках, и черноклювые сойки в отливающем сталью оперении, и ежи, умеющие свернуться колючим клубком, и большие мудрые черепахи, которые неторопливо переползают с места на место, кивая головой и пощипывая молодую травку. Да, Инфанта непременно должна прийти в лес и поиграть с ним. Он уступит ей свою кроватку, а сам до зари просидит под окном, оберегая ее от свирепых лосей и не подпуская к хижине тощих волков. А на заре он постучит в ставни и разбудит ее, и они уйдут в лес и будут плясать там до вечера. Ведь в лесу вовсе не пусто! Порой проедет через лес на своем белом муле Епископ, читая книгу с разноцветными буквицами. Порой пройдут сокольничьи в зеленых бархатных шляпах и куртках из дубленой оленьей шкуры, держа на руке соколов в колпачках. Созреет виноград, и появятся в лесу давильщики с красными от сока руками и ногами, в венках из глянцевитого плюща, и понесут мехи, сочащиеся вином; и угольщики рассядутся ночью вокруг огромных жаровен, глядя на медленно обугливающиеся на огне сухие поленья и жаря в золе каштаны, и выберутся из пещер разбойники и будут веселиться вместе с ними. А однажды маленький Карлик видел великолепную процессию, по пыльной извилистой дороге направляющуюся в Толедо. Впереди с песнопениями шли монахи, неся разноцветные хоругви и золотые распятия, за ними в серебристой броне, с мушкетами и пиками шагали солдаты, а между ними выступали босиком трое в странных желтых одеждах, разрисованных удивительными ликами, и с горящими свечами в руках. Конечно же, в лесу есть на что подивиться, а когда Инфанта устанет, он уложит ее на мягкий мох или понесет ее на руках, потому что он очень сильный, хотя и знает, что не вышел ростом. Он сделает ей ожерелье из красных ягод брионии — они ничуть не хуже тех белых ягод, что украшают ее платье, а когда ей надоест это ожерелье, пусть выбросит: он отыщет другие ягоды. Он принесет ей чашечки желудей, и покрытые росой анемоны, и маленьких светлячков, чтобы они, как звездочки, засияли в бледном золоте ее волос.
Но где она? Он спросил у белой розы, но она не ответила. Казалось, весь Дворец спит, и даже там, где ставни не были затворены, тяжелые занавеси наглухо закрывали окна от ослепительного света. Маленький Карлик побродил вокруг Дворца в поисках входа и наконец заметил оставшуюся открытой маленькую дверцу. Он проскользнул внутрь и очутился в великолепном зале, увы, куда более великолепном, чем лес: золота здесь было гораздо больше, и даже пол был покрыт разноцветными каменными плитами,
