крепких хозяев. Вы, выходит, к большевичкам тянете! Тоже не плохо! Определенно, по крайней мере. В одном мы с вами сходимся: и мы и вы соли насыплем на хвост этой шушере — меньшевикам и эсерам. Несамостоятельные люди меньшевики. Эсеры того хуже. Так, так, минуточку. Спокойно!.. Снимаю!.. Готово! Еще разок! Так, так, замрите! Приготовьтесь! Раз, два, три! Вольно!
Солдаты, шутя и пересмеиваясь, поднялись с земли. Через два дня радисты получили от фельдфебеля готовые фотокарточки.
— На добрую память! — подавал он с ехидной улыбкой свое изделие.
Внизу, вдоль каймы оттиска, во всю длину, тянулась такая же ехидная, как и улыбка фельдфебеля, надпись: «Обитатели дворца Кшесинской».
— На этом и можно бы кончить мою историю, — сказал Борисов. — Разве добавить несколько слов, что все мы, солдаты-радисты, хоть и не были тогда большевиками, но с гордостью понесли присвоенную нам фельдфебелем в насмешку кличку: «Обитатели дворца Кшесинской».
Мы и на деле доказали, что кое-что поняли в происходящих событиях. Спустя месяца четыре после того, как фельдфебель сфотографировал нас, по всей вероятности не без задней мысли передать фотоснимок «по начальству», мы случайно оказались героями одного серьезного события.
Незадолго перед тем меня выбрали в полковой комитет. Председателем комитета был старший унтер-офицер из связистов, человек умный, напористый, решительный.
Штаб корпуса стоял тогда в селе Костино, в Буковине.
Перед тем, как мне пойти на дежурство, председатель комитета предупредил:
— Обстановка тревожная, Борисов. Будь начеку. В случае чего, дай знать.
Во время дежурства пришла шифрованная радиограмма. Не могу сказать почему, но шифровка не понравилась мне. Сердцем почуял — серьезное что-то таится в ней.
Вспомнил, как днем несколько раз подходил к аппарату начальник станции, спрашивал:
— Шифровка не поступала?
Тогда еще Васька Попов обратил внимание.
— Что это корежит его шифровкой? От милой, что ли? Никогда так не скучали господа офицеры по шифровкам!
Вспомнил я слова председателя комитета, окликнул Попова:
— Вася! Что-то неспокойно мне! Сбегай за председателем!
В другое время Васька ни за что не пошел бы. А тут поглядел на меня и, ни слова не говоря, исчез.
Не прошло пяти минут, как они оба стояли возле меня.
— Вот! — протянул я шифровку.
— Бери ребята, револьверы — и за мной. К поручику Гуляницкому. Только без шума! — приказал председатель.
Поручик работал при штабе на расшифровках радиограмм. У него хранились шифры. Мы знали, в эти часы он отдыхал у себя в отдельном домике, в таком точно, как тот, в котором располагалась наша шестерка радистов.
Мы вошли к поручику. Он спал. Никого в доме не было. Поручика разбудили.
Увидев вооруженных людей, он опешил.
— Не пугайтесь! — сказал председатель комитета. — Мы не тронем вас. Расшифруйте эту радиограмму, и мы оставим вас в покое. Только без фокусов!
Поручик испуганно пробормотал, что он готов.
— А шифры?
— Они при мне! — указал он на металлическую шкатулку на столе возле койки.
Достав из кителя ключи, он открыл шкатулку и вынул оттуда аккуратную тетрадочку.
Заглядывая в нее, поручик быстро набрасывал что-то на листе бумаги, потом прочитал нам приказ генерала Корнилова всем офицерам Юго-Западного фронта.
Корнилов призывал господ офицеров сорокового корпуса поддержать его, выступить против революции Совдепов.
Пока мы находились у поручика, прибежал оставленный у аппарата Семен Ищенко. Семен волновался. Только что он принял радиограмму от радистов соседнего корпуса. Радисты сообщали, что у них в корпусе офицеры подняли мятеж. Действовали по приказу генерала Корнилова.
Предупредив поручика, что он находится под домашним арестом, не должен выходить из дому и принимать кого-либо у себя, мы ушли.
Председатель выставил у двери дома Гуляницкого надежный караул.
Радиограмму уничтожили.
Получилось так, что радисты нашего корпуса в самое горячее для Корнилова время сорвали контрреволюционное выступление офицеров сорокового армейского корпуса. Те ничего не узнали о радиограмме генерала и не могли поддержать его.
— Теперь вам понятно, почему я с такой гордостью храню этот фотоснимок с надписью: «Обитатели дворца Кшесинской», — сказал Измайлов, убирая в папку реликвию Великой Октябрьской революции.
СТРУГИ КРАСНЫЕ
Командир бронелетучки читал бойцам обращение Ленина к питерским рабочим:
«Товарищи! Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох».
Командир поднял над головой листок бумаги со словами обращения. Он хотел, чтобы все увидели его.
«Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца, победа недалека! — читал он. — Победа будет за нами!»
Командир умолк.
По перелеску долго неслось перекатами «ура», то усиливаясь, то затихая, пока окончательно не затерялось где-то за густой стеной леса, обрызганного осенним золотом.
— А за кем быть победе, ежели не за нами? — крикнул из строя рябой солдат в добротном ватнике и шапке-ушанке.
Человек пятьдесят команды бронелетучки собрались у открытой платформы с рельсами и шпалами. Они стояли в два ряда с приставленными к ногам винтовками, кто в ватнике, кто в кожушке, кто в солдатской шинели, а кто и в стареньком пальтишке, подпоясанном кожаным ремнем.
Командир собрал их здесь, у выходной стрелки за станцией города Луга, чтобы по первому сигналу бросить бронелетучку на врага.
Войска генерала Юденича рвались к Петрограду. Казалось, еще одно напряжение — и белогвардейцы войдут в город.
— Значит, снова в бой! — переговаривались бойцы, как только командир начинал, чуть заикаясь, читать уже знакомые, но такие волнующие слова обращения.
— По кко-оням! — крикнул командир.
Бойцы поняли его шутливую команду и, покинув строй, заняли места в вагонах бронелетучки — кто у пушек, кто у пулеметов, кто с винтовками в руках у смотровых щелей.
Впереди, на станции Струги Белые, засели солдаты Булак-Балаховича. Командующий Петроградским фронтом приказал отбить у них станцию.
Бронелетучка имела на вооружении две большие угольные платформы, попросту — углянки. Питерские рабочие Варшавской железной дороги соорудили из них подвижные крепости сразу, как только узнали, что над Петроградом нависла смертельная опасность.
В боковых стенках углянок слесари вырубили гнезда для пулеметов и небольшие щели для стрельбы из винтовок. На каждую углянку железнодорожники поставили по пушке.
— Трехдюймовочки! — говорили они, нежно поглаживая орудийные стволы.
Бронепоезд получился на славу, хоть и неказистый на вид. В голове шли две открытые платформы. На
