искорки надежды.
– Как, как, чикакор миртак филистиций, – повторил Барон Отрицательный. – Ох уж эта девичья память...
Миррил вскочила с кровати, подбежала к груде скомканной бумаги, откопала в ней ручку и попросила повторить заклинание.
– Чикакор миртак филистиций, – устало повторил Барон. – На странные слова у меня память цепкая. Профессия, так сказать, не позволяет расшвыриваться...
Миррил перечитала записанные на наспех развёрнутой бумаге слова и мысленно поблагодарила судьбу за то, что послала ему этого прекрасного человека с аметистовым взглядом.
– Как тебя зовут, говоришь? – спросила она.
– Барон Отри... тьфу ты, Вито Шипнар я. К вашим услугам, мисс, – Барон учтиво, даже с излишним пафосом, поклонился.
– А я Миррил, – представилась бывшая магиня, вглядываясь в лицо мужчины, словно пыталась что-то вспомнить. – Фамилию свою я давно не помню, поэтому – просто Миррил.
– Очень приятно познакомиться, – признался Вито. – Ваше имя мне известно – на каждом столбе вместе с вашим портретом расклеено. Я знаете, очень большой риск на себя взял…
– Ты со мной нежна, моя магиня! – резко перебила его Миррил. – Я ж с тобою буду грубым волком… Да?
– Ты теперь моя всегда, отныне, – подхватил Барон Отрицательный. – Не сбежать тебе, моя красотка. Вместе радость мы разделим, выпив на двоих бокал вины… Эй, там ведь не магиня была, а богиня!
– Мне с магиней больше нравится, – призналась Миррил. – На книжке другое имя было написано.
– Мой псевдоним «Барон Отрицательный», – признался Вито. – И как вам это произведение?
– Честно? – спросила Миррил, чувствуя, как начинают напоминать о себе ушибы и ссадины.
– Хотелось бы вкусить крупицу правды в сухой пустыне лжи и притворства, – ввинтил Барон.
– До безобразия слабо и безвкусно, – призналась Миррил.
– Я знаю, – вздохнул Вито.
– Мне никогда этот стих не нравился, – добавил Барон.
Миррил лежала на диване (на котором не так уж давно лежал поэт Барон Отрицательный, глядел на трещину в потолке и не мог ничего путного придумать) теребила в руках серебряную статуэтку арфы на аметистовой подставке. В аметисте была выгравирована надпись: «Барону Отрицательному, победителю XXII Всечикрогского фестиваля поэзии «Серебряная арфа». Мистор, 7523 г.». Вито копошился на кухне, наспех жарил яичницу на постном масле. Других продуктов у него не было, а обворожительная гостья просто умирала с голоду. Было немного стыдно, что угощение будет столь убогим: ни тебе трюфелей, ни икры глубинной рыбы Сеоотр, ни экзотических красных грибов (от которых чувствуешь приятную лёгкость в голове), ни тебе запечённой с яблоками утки, ни рагу из дикого трехпалого корлика, ни марочного вина в хрустальных бокалах на тонкой ножке...
До чего же Вито устал жить на грани нищеты! Он великий поэт Барон Отрицательный! Оплот и надежда всего мира на литературное наследие этого времени! Угощает очаровательную гостью (которая выползла из канализации, была вся покрыта ушибами и ссадинами, но при этом не потеряла шарма) какой-то убогой яичницей из трёх яиц! Ведь в грёбаном холодильнике больше ничего не было, кроме этих самых яиц, пустой коробки из-под майонеза, огрызка засохшей колбасы и бутылочки с постным маслом на дне.
Да, в хлебнице доживал свой час подсохший ломтик ржаного хлеба, который прекрасно дополнил
Барон Отрицательный жил милостью своих любовниц. Гонорары за сборники стихов были настолько малы, что вызывали не то, что недоумение, а даже нервный смех. Хотя будь у Барона полно денег, он всё равно бы голодал, не окажись рядом верной подруги, подносящей ко рту заветную ложку с едой. Всё та же миловидная официанточка Ирэн из его любимого паба «Бравый жеребец» приходила к нему раза два в неделю. Получая причитающуюся порцию звериного траха, Ирэн начинала хозяйничать в доме любовника. Стирала грязное бельё, мыла пол, вытирала пыль, готовила еду. Да, приходила она к нему всегда с корзинкой, полной продуктов, поскольку знала, что если не принесёт их, то Вито так и останется голодным (разве что его не накормит какая-нибудь залётная ябранка).
Из женской одежды у Вито в шкафу лежало лишь старенькое домашнее платье Ирэн. Такое, голубое с выцветшими вязаными розами на плечах. На Миррил оно было слега большое в талии и груди, село плохо, не подчёркивая стройную фигуру. Но, Святая Ненависть всё изрежь, это лучше, чем сидеть в доме незнакомого мужчины голой!
Перед тем, как отправиться на кухню вести неравный бой с яйцами, Вито отыскал для Миррил мазь «Спасатель» и порекомендовал втереть её в ушибы и ссадины. Девушка приняла из его рук тюбик и попросила покинуть комнату, так как собирается раздеться, чтобы обработать травмы. Часть Вито (Барон Отрицательный, то есть) не хотела покидать комнату для гостей, служившую так же и кабинетом, чтобы насладиться видом на прекрасную голую девушку, втирающую густой и пахучий крем в своё тело. Но здравомыслящая и тактичная часть Вито всё-таки взяла верх и ретировала хозяина на кухню.
– Так ты профессиональный поэт, да? – спросила Миррил. Она уже давно намазала ушибы и натянула на себя платье Ирэн. Ткань неприятно липла к пахучему средству, втёртому в кожу, но это была приятная неприязнь. Девушка чувствовала, как по телу растекается теплота. Она знала, что эта теплота – действие лекарственной мази. Не получив ответа, Миррил поставила статуэтку серебряной арфы на дешёвенький пластмассовый столик, что стоял рядом с диваном, и добавила: – Ничем больше не занимаешься?
Вито Шипнар как раз сыпал молотый перец на шкварчащие на сковородке яйца. Занятие это весьма ответственное, поэтому Вито ответил лишь после того, как поперчил:
– Если человек, целыми днями валяющийся на диване, пьющий пиво или чего покрепче, время от времени пишущий весьма сомнительной рифмой какую-то ересь может называться профессиональным поэтом... то да, я профессиональный поэт...
Миррил не стала ничего больше спрашивать. Шкварчание сковородки смешивалось с голосом Вито, и было невозможно определить, шутливо он это сказал, либо был серьёзен. А находясь в чужом доме, да ещё при этом, будучи разыскиваемой властями за тяжкие преступления, не следует вести себя грубо...
Девушка взяла со столика засмотренную до дыр желтоватую бумажку со своим точным портретом и условным портретом Дирока. На этой проклятой Святой Ненавистью и Святыми Уродцами вместе взятыми бумажке жирными буквами кровоточили три слова: «РАЗЫСКИВАЮТСЯ», «ОСОБО ОПАСНЫ». Внизу чёрным шрифтом, но не менее зловещим, чем кровавые клейма, был текст: «Ответственная за смерть двенадцати граждан Мистора (включая четырёх полицейских!) преступница Миррил на свободе. В сопровождении опасного сообщника. Любая помощь в их поимке будет вознаграждена на должном государственном уровне».
Любая помощь в поимке... Нет, Вито давно бы выдал Миррил. Она смутно помнила, но, кажется, он даже спас её от полицейских, попавшихся им на пути от канализационного люка, из которого Вито вытащил потерявшую всякую надежду на спасение девушку, до его убогого одноэтажного коттеджика. Но зачем ему взбрело в голову помочь? Ему своих проблем не хватает? Вон, потолок в трещинах, комната вся засранная, забросанная мятыми бумажками и прочим хламом...
– Обед подан, – оборвал размышления Миррил Вито, входя в гостиную с подносом, на котором лежала тарелка с яичницей-глазуньей с тремя желтками, ломтик хлеба, вилка и две простые белые чашки с янтарной жидкостью в них – без сомнения, чаем.
Комнату наполнил запах яичницы и крепкого чая. Вообще-то, яйца – не были любимым блюдом Миррил... Но если вспомнить, сколько времени она не ела... Нет, не хотелось вспоминать – хотелось есть. Дико хотелось. Как зверю.
Она смела еду за несколько секунд. Залпом выпила чай, несмотря на то, что он ещё не успел как следует остыть. И ощутила, что этого недостаточно. Что уродливый птенец голода только раскрыл ненасытный клюв и требует, требует, требует ещё.
