Владимир Львович Якименко
Сочинение
Повесть
Рисунки А. Сальникова
Светильники надо беречь, порыв ветра может погасить их…
Часть первая
1
Произошло всё до нелепости просто, обыденно как-то, мимолётно, на бегу — в понедельник, после уроков, на лестнице Серёжу догнал Витька Демьянов, цепкой рукой ухватил за плечо, сдавил до боли.
— Слышал, Горел, Нина к субботе сочинение заделе? За меня напишешь.
И больше ничего — повернулся на каблуках, полетел, покатился, топоча оглушительно, дальше вниз, ни разу не оглянувшись. А Серёжа остался стоять на месте. И только видел в проёме лестницы над собою лицо Лёки Голубчикова, расплывшееся в чуть пренебрежительной и вместе с тем понимающей, грустноватой какой-то усмешке.
Поначалу случившееся казалось Серёже страшным сном. Хотелось закричать, проснуться, чтобы исчезло жуткое наваждение и всё обрело естественный, привычный вид. Ведь ещё только вчера они были с Демьяном на равных; как хозяева, с полным сознанием своей силы и власти ходили по улицам, по дворам, по школьным коридорам, вместе сидели на занятиях и в туалет покурить на переменках — вместе. Исподволь рождалась в нём та спокойная уверенность, какую не могли принести ни особо отмеченные завучем Ниной Петровной сочинения, ни поражавшее Фаину знание истории.
Сбывалась детская, вымученная мечта. Близились дни его триумфа. У кинотеатра, в тёмных подъездах, когда появлялся он вместе с Демьяном, незнакомые парни первыми торопились протянуть для приветствия руку, прямо-таки набивались в приятели. И Ленка Звездина, признанная красавица, за которой упорно ухлёстывали все без исключения ребята в классе, не раз уже задерживала на нём свой летучий взгляд.
Нет, Серёжа не был при Демьяне рабски покорным холуём. Для этого имелся Лёка Голубчиков. Это в его обязанности входило таскать из класса в класс вслед за Демьяном потёртую пропахшую насквозь табаком папку, решать задачки его варианта на контрольных, списывать ему в тетрадь домашние задания перед уроками, примостившись на выщербленном подоконнике четвёртого этажа, бегать за портвейном «три семёрки», играть с Демьяном в «буру» и в «сичку» — по гривеннику — зимними долгими вечерами, «стрелять мелочонку» возле кинотеатра у проходящих парней под неусыпными взглядами Демьяна и его дружков…
У Серёжи с Демьяном были иные отношения. Внешне походило на настоящую дружбу, без тени снисходительности и высокомерия. Но Серёжа уяснил вполне с первого дня — дружбой тут и не пахло. Однако нужен же он был Демьяну зачем-то… Ведь и Демьян, всесильный Демьян, сам искал с ним сближения. Может быть, чувствовал в нём единомышленника, способного понять с полуслова, кто знает? Но факт, только ему, Серёже, путано и сбивчиво проговорился однажды Демьян о своей тайной цели.
С его же, Серёжиной, стороны было одно: сознание беспредельного могущества своего, возникавшее от близости с Демьяном. Малейшего слова, лёгкого жеста довольно было теперь для того, чтобы наказать любого, кто так или иначе не угодил. Вот это и подкупало. Кружила голову мысль о том, что не только никто не сможет тебе в этом помешать, но, напротив, все будут ещё прислуживать. Нет, он не хотел причинять боль, не хотел мучить и унижать никого. Жестокость оставалась уделом Демьяна. Ведь обладать силой — это не значит непременно давить, мстить. Довольно одного чувства своей исключительности, непохожести на остальных, своей единственности в толпе одноклассников: а среди них есть и те, кто в сто раз красивее и умнее, находчивее и остроумнее и моднее одет, но все они ничто перед тобой. Сила всегда приведёт на первое место, будь ты даже из самых ничтожных, захудалых. Сила рождает страх, а страх — преклонение. Стоит только возвыситься над всеми — кто станет вглядываться в твоё лицо, вслушиваться в твои слова? Тут же прослывёшь и самым умным и самым красивым. И девчонки, только свистни, налетят толпой, и от приятелей не будет отбою.
«Придёт, придёт тот час, — думал Серёжа частенько, лёжа в постели без сна, — когда Зубик, и Макс, и…» Все, все поймут и оценят молчаливое его превосходство и, покорные, приползут, моля о покровительстве… И телефон будет звонить дома с утра до ночи, потому что он станет для каждого в одночасье незаменим…
И вот всё рухнуло. Рухнуло разом, бесповоротно и навсегда. С незаметной, ужасающей быстротой приближался срок, и нельзя было дальше откладывать, надо было решать, что-то делать, как-то поступать. Лишь тогда Серёжа действительно осмыслил происшедшее и заметался, забился отчаянно, кидаясь из стороны в сторону, точно чиж, нежданно попавший в клетку.
Были глупейшие, унизительные просьбы, попытки вывернуться, свалить на Голубчика, но Демьян и слушать не стал: Голубчик едва тянул по литературе и выше тройки написать никак не мог.
— Напишешь ты, понял? — сказал жёстко, с некоторым даже раздражением, глядя в упор серыми холодными глазами. И Серёжа почувствовал: конец. Всему конец. Точно водой ледяной окатили на вершине крутой горы, той самой, на которую с поразительным упорством карабкался все эти долгие месяцы. Взобрался, очнулся с дрожью, а вышло одно: подтолкнуть слегка — и покатишься стремительно, неостановимо, ниже, ниже, к самому подножию.
В четверг Демьян специально прислал Голубчика узнать, как идут дела. Был уже довольно поздний час. В проёме тёмно-коричневых штор виднелись кусочек тускло освещённого двора и обледенелый тротуар, по которому широкой метлой гнал позёмку неутомимый труженик — ветер. И чудилось: вот-вот догонит одиноко бегущего прохожего, закружит, унесёт на тугой снежной спирали в беззвёздную черноту неба.
Закончилась программа «Время». Молодая дикторша на экране телевизора объявила следующую передачу. Но родители не спешили расходиться. Отец только недавно вернулся из университета, где он читал курс лекций по античности на историческом факультете, и теперь полулежал на диване, подсунув под голову малиновую вышитую подушечку. Мучившая его столько дней ноющая боль в позвоночнике, возле которого в трёх сантиметрах до сих пор сидел осколок, утихла на время. Отец наслаждался коротким покоем. Он любил счастливые минуты, когда вся семья собиралась вместе после суетного дня. Как бы невзначай отец поглядывал то на маму, пристроившуюся рядом на диване, то на Серёжу, и что-то мягкое, нежно-трепетное появлялось в его глазах. Казалось, он вновь и вновь чему-то такому знакомому, привычному тихо про себя удивляется, силится поверить и не верит. Иногда отец наклонялся к маме, касаясь её рукой, они обменивались неслышными словами и, как заговорщики, с затаённой улыбкой смотрели на Серёжу.
Бабушка первой нарушила этот хрупкий покой: зашевелилась, завздыхала в узком проходе между обеденным овальным столом и сервантом, куда с неизменным упорством каждый вечер втискивала свой стул. Мама говорила, что ножки стула царапают полировку. Но не так-то легко было убедить бабушку. «Что же, прикажешь не дышать теперь на вашу мебель?» — в запальчивости выкрикивала она, водружая стул на прежнее место.
Вот и сейчас, стоило только бабушке пошевелиться, Серёжа уловил привычный скрежет стула о край серванта. Мамина щека дёрнулась, как от зубной боли. И в тот же миг раздался звонок в дверь, неожиданный и от этого особенно трескучий в тишине.
