квазикультуру, ты девять лет казнил и миловал — естественно, ты утратил способности к адекватному анализу ситуации… Киборг, который с тобой работал, дал сбой, не сумел выработать правильную стратегию беседы с подозреваемым…
— А вы, значит, смогли?
— А я живой, — отчеканил Директор. — Я знаю, что такое власть. И почему она опасна.
— Наконец-то! — крикнул Марат. — Я уже думал, что здесь собрались одни идиоты! Неужели непонятно, что на зачистке должны работать только живые люди? Ваши болваны, все эти клоны, киборги, репликанты — они не смогут ничего сделать! Они не умеют давить, издеваться, унижать и поощрять… От них не исходят флюиды! Это не наука, не искусство… Вы сами сказали: болезнь! Это не программируется! Я учился у Жильца девять лет, но освоил только самые…
— Заткнись! — прорычал Директор, наклоняясь вперед. — Щенок! Ты знаешь, на кого кричишь? В моем отделе столько же людей, сколько во всем твоем вонючем Городе!
Марат помолчал, кивнул.
— Видите, — тихо сказал он. — Я вызвал эмоцию. Задел ваше самолюбие. Вы правильно сказали: я чудовище. Но не тиран. Я — пилот, меня с пяти лет учили управлять биотехникой. А чтобы управлять, надо любить. Тиран окружен любовью, тирана охраняют воины, готовые отдать жизнь за господина. Вчера ночью я говорил с этим кораблем, — Марат постучал по столу, — всего пятнадцать минут. Но корабль понял меня… и полюбил. Сейчас вы на меня кричите и мне угрожаете, обещаете распылить, а корабль это слышит. Ему больно. Он готов наказать вас, потому что вы для него только пассажир. А я, — Марат ткнул себя пальцем в липкую грудь, — тот, кто его любит. Любит, понимаете? Если я захочу, корабль выбросит вас отсюда, лишит движения, изолирует… Дайте руку…
Директор медленно выпрямил спину, но не напрягся — все-таки это был опытный оперативник, интеллектуал и всесторонне тренированный боец.
— Не бойтесь, — сказал Марат, улыбаясь. — Я просто хочу показать. Положите руку на стол.
Когда узкая, с сильно выпирающими угловатыми костяшками ладонь осторожно легла на блестящую поверхность, Марат сосредоточился, отправил код симпатии, сформулировал просьбу — и вот темно-серая плоскость вокруг пальцев Директора стала бесцветной, проступила фиолетовая капиллярная сетка, агрегатное состояние изменилось за секунду (Марат опять восхитился силой и совершенством биома), и рука оперативника провалилась внутрь стола, словно в снег, Директор смотрел то на нее, то на Марата; слизистые, слабо шевелящиеся языки полупрозрачной плоти накрыли ладонь и затвердели.
— Попробуйте вытащить, — посоветовал Марат.
Директор напрягся.
— Чем больше усилий вы приложите, тем крепче будет захват.
— За нами смотрят, — уверенно произнес Директор. — Если я захочу, сработает система контроля…
— Не сработает. Это живая машина, ей наплевать на ваши системы. Она любит ласку, уважение, заботу… Она любит, когда ей повторяют, что она самая сильная…
Директор вздохнул. Он не был удивлен или озадачен, но явно получил новую информацию и сейчас срочно ее обдумывал.
— Скажи ей, чтобы… — он поднял свободную ладонь и щелкнул пальцами.
Марат поблагодарил машину и попросил прекратить. Директор выдернул пальцы, посмотрел на короткостриженые ногти, хмыкнул.
— Хочешь сказать, что все мы в твоей власти? — спросил он.
Марат кивнул. Вспомнил главную площадь, тысячи спин и затылков.
Власть, да.
Нет ничего слаще.
Нет ничего гаже.
— На корабле, — сказал он, — есть штатный пилот. Морт. Мой брат. Как судоводитель он в десять раз лучше меня, но как оператор слабоват. Он не уважает этот корабль, считает его глупым, и корабль это чувствует… Проблема Морта… в том, что он…
Марат закинул ногу на ногу, посмотрел на ремни сандалий, отметил, что медную бляху с Ликом Отца пора чистить, хотел развить мысль, но осекся. Разговор записывается, зачем им знать о проблеме Морта? Пусть думают, что у Морта нет проблем. Более того, пусть и сам братишка думает так же. Пусть наслаждается и водит самые мощные посудины к самым дальним берегам Космоса.
Стол твердел, наливался цветом. Директор молчал, слушал.
Хватит, подумал Марат. Может, как-нибудь потом. Лет через десять. Когда Морт наберет хоть пятую часть того багажа, который отягощает мою душу. Пусть хоть что-нибудь узнает о боли, злобе и зависти. Тогда, если Кровь Космоса сподобит, братья встретятся, и младший скажет старшему, что тот слишком самонадеян и слишком влюблен в свой гений.
Пилоту мало любить корабль. Пилоту следует уважать его, как себя.
Брату пора перестать расхаживать в роли блестящего, всеми обожаемого маэстро. Весь мир уже давно понял, что обожаемый маэстро невероятно блестящ, — и только сам маэстро не хочет отвыкать от обожания и перестать блестеть.
— И в чем же его проблема? — спросил Директор.
— В том, что его брат — федеральный преступник категории «альфа».
Оперативник явно понял, что Марат хотел сказать что-то другое, однако он пришел за точной информацией, судьба Морта не беспокоила этого небольшого, слепленного из жил и мускулов человека, который, говоря о рабстве, сужал глаза и поджимал губы, словно сам когда-то переболел этим недугом, но излечился.
— Сейчас, — младенческое лицо Директора стало скучным, — я уйду. За тобой будет наблюдать мой сотрудник… Киборг. Надеюсь, это не сильно заденет твою гордость?
— Нет, — сказал Марат.
— Он очень внимательный мужик. Он проследит за направлением твоего взгляда и частотой дыхания. Если он поймет, что ты опять договариваешься с кораблем, он немедленно парализует тебя. Понял?
— Да. Только отберите у него одеколон.
Директор не принял шутку. Встал, посмотрел сверху вниз.
— Если Центр решит допустить тебя к зачистке, я не буду возражать.
Марат подумал, что сидеть, закинув ногу на ногу и выставив грязные пальцы ног на обозрение объективов, не слишком вежливо, но потом вспомнил, что он уже не человек, а всего лишь очаг инфекции, не стал менять позу.
Директор немного ссутулился и добавил:
— Но если поступит приказ о ликвидации — я его сам исполню.
Муугу скалил зубы, словно собирался спеть неприличную песенку. Марат подумал, что благополучная жизнь изменила генерала и внутренне, и внешне. Нет, он не стал высокомерен, или груб, или небрежен в речах, не заплел волосы в косы и не научился вставлять в ноздрю веточку фаюго, но почти всё время улыбался, даже когда приносил плохие новости; и это было не добродушие — Муугу никогда не был добрым и не отличался особой душевностью, — он был весел, поскольку, приходя в Город, видел вокруг себя только распад.
Чтобы выплюнуть комок жевательной коры, маленький убийца деликатно отошел в сторону от костра, потом сел у самого огня, вытер ладонью коричневые губы, наклонился к самому уху Марата и прошептал:
— Он ушел. Опять.
Марат не удивился, кивнул.
Кроме них, никого не было возле маленькой хижины, стоявшей у самого края прибрежной песчаной полосы, и шум прибоя вполне исключал всякую возможность подслушивания, но генерал продолжал говорить очень тихо, сопровождая сказанное игрой выгоревших бровей и ухмылками, то юмористическими,
