и крестятся — кой черт несет мужей пропивать заработок? А мужчины до смерти не поймут женской страсти — покупать.
Хождение по магазинам — это необычайное событие в жизни, которая проходит между плитой и корытом, это — общение с внешним миром, поединок с торговцем, борьба с искушением, которому все равно поддаешься, азарт скряги, возможность уязвить соседку. Это детский восторг перед многообразием мира: боже, сколько там было чудесных костюмчиков! А платья «аэроплан», с крыльями вместо рукавов! Правда, уже дуют осенние ветры, и Ружене недолго пришлось бы носить их. Но ведь как дешево! А сколько блузок!
Преодолевая незнакомую жителям городов женскую стыдливость, колеблющаяся Анна и увлеченная нарядами Ружена давали усталой продавщице одевать и раздевать себя. Девушка, едва держась на ногах, твердила:
— Пальто сидит на барышне замечательно. Примерьте еще вот это, барышня.
Время бежало. Ондржей глядел на светофор. Сколько уже раз красный свет, который означает «Стоп!», сменялся зеленым — «Проезжай!» и желтым непонятного значения. Сколько раз уже полицейский, дирижируя у своего пульта, пропускал и останавливал потоки транспорта и пешеходов, а мать и Ружена все еще не появлялись. Ондржею хотелось есть, и ему казалось, что он мальчик-с-пальчик из сказки, которого завели в дремучий лес большого города и бросили на произвол судьбы.
Анна Урбанова стеснялась спрашивать о цене платьев, чтобы не догадались, что она из деревни. Среди массы покупательниц с плетеными сумками, в которых лежали сливы или каравай хлеба, только что купленный на рынке, Ружена заметила прекрасно одетую даму. Эта дама спокойно осведомлялась о ценах. Но она, очевидно, была богата и могла позволить себе то, чего нельзя беднякам.
Анна и Ружена подошли к кассе. Вдова дала дочери подержать маленький кожаный кошелек, набитый мелочью, которой она запаслась на дорогу. Анна экономила каждый грош. Они даже не поехали на трамвае. Отойдя в сторону, она вынула бумажник, доставшийся ей в наследство от мужа. Некоторые кредитки были склеены. (Неизвестно почему — страховые кассы выплачивают беднякам деньги всегда самыми истрепанными бумажками. Лучше бы и совсем не держать их в руках!)
Расход подавил Анну. Несколько человек, стоявших за ней в очереди к кассе, заплатили раньше, а она все пересчитывала деньги: как бы не ошибиться, не просчитаться! Каждую десятку она дважды прощупывала большим и указательным пальцами — не слепились ли две бумажки. Очутившись перед кассой, она вдруг растерялась и попробовала торговаться, хотя и знала, что из этого ничего не выйдет. Это ей было нужно для очистки совести, чтобы соблюсти привычный обряд покупающей женщины.
Ружена закусила губы, ей стало стыдно за мать.
— Мы уже снизили цены на пятьдесят процентов, — с легкой улыбкой сказал кассир, взял деньги, повернул ручку кассы и выбил чек. «Обобрали меня», — подумала Анна и вдруг вспомнила, что Ондржей ждет на улице. Сердце ее наполнилось любовью и жалостью. Слегка ошеломленные, как игроки в казино, они вышли на улицу.
Ондржея у стены не было. У матери екнуло сердце. К счастью, они скоро увидели мальчика на краю тротуара. Разинув рот, он с увлечением наблюдал, как вожатый и кондуктор старались поставить на место соскочивший с провода ролик трамвайного тролла. За остановившимся вагоном уже скопилась вереница других, рядом застряли автобусы. Шоферы, ругаясь, объезжали пробку.
Анна дотронулась до плеча сына:
— Ондржей, мы пришли. А где же корзинка?
— Там. — Мальчик сделал жест в сторону дома, не сводя глаз с трамвая. Кондуктор и вожатый дергали веревку, пытаясь направить ролик. Наконец ролик коснулся провода. Посыпались искры.
— Ондржей! — вдова повысила голос и теребила сына за плечо. — Где корзинка?
Мальчик обернулся и вытаращил глаза на то место, где стояла корзинка. Узор тротуара врезался ему в память: белые звезды на серо-синем поле. Нет, нет, ведь корзинка была здесь… Это невозможно! Исчезла, как волшебная шкатулка фокусника! Выражение лица матери изменилось, рот и нос у нее перекосились и затряслись. Она схватилась руками за голову.
— Украли, корзинку украли! — закричала она так громко, что перепуганный Ондржей отшатнулся, а прохожие остановились. — Жулики безбожные! Воры, грабители!
— Держи! — кричали пражане и сбегались к Анне, которая, ухватив за руки обоих детей, устремилась к полицейскому.
Ондржей бежал рядом с матерью и в отчаянии спрашивал:
— А не было там моего лука и рогатки?
— Я их давно выкинула в окно, паршивец ты этакий!
— Какая была у вас корзина? — спокойно осведомился полицейский.
— Господин главный полицейский! Это отличная корзинка, из самых лучших прутьев и с замком. Вот он, ключик! — Анна воинственно помахала ключом. В толпе засмеялись. — Я ее купила за пять пятьдесят, когда еще служила в Платызе[16]. Как сейчас помню! На масленицу тому будет пятнадцать лет. Я тогда как раз выходила замуж. Сама я из Праги, а муж был из Льготки. Я с ним познакомилась, когда была со своими хозяевами на даче. Тогда еще в моде были такие плетенки- баулы.
— Ладно, — сказал полицейский. — А что в ней было?
— Там было, — отвечала запыхавшаяся, смущенная и заплаканная Анна, — там было полтора десятка яиц, кусок масла, кусок сыра, лукошко яблок — красные, румяные яблочки с нашей яблони за домом, деверь мне их только вчера натряс, им бы еще дозреть немного, — да пара жареных голубей, я их везла для отца, он человек старый и больной. С меня и пошлину за все взяли. Потом было там полотно на три рубашки для моей девочки, вот она, а на самом дне новые полуботинки. Запишите, господин главный полицейский, что я их всего два раза обувала: первый раз на мужнины похороны и в другой — к нотариусу, когда писала договор на дом.
— Довольно, — прервал ее полицейский. — Вам сейчас лучше всего…
— А еще там был наперсток, я его пихнула туда перед самым отъездом, когда сыну пришивала пуговицу, она уже чуть держалась. Вот эту самую пуговицу, верно, Ружена? Мы опрятные люди, можете сами убедиться, посмотрите на моих детей. Наперсток был из альпака с уральским камешком наверху, мне его муж привез из России. В среду будет пять недель, как он помер. — Она поднесла руки к глазам и заплакала. — А еще там было три яйца вкрутую и ломоть хлеба, что у нас остались от ужина. Я не говорю уже о соли. Вот и все, господин главный полицейский, истинную правду вам говорю, всякий подтвердит, хоть кого спросите в Льготке.
— Вы, значит, зашли к «Яфете»? — спросил полицейский.
Анна испуганно подняла глаза и умолкла.
— Каждый день такая история из-за этой распродажи у «Яфеты», — заметил полицейский, обращаясь главным образом к мужчинам. — На днях тут две бабы в очереди подрались. Одна укусила другую за ухо, дело будет разбираться в суде. А вчера, мамаша, здесь случилось кое-что похуже: потерялся ребенок.
— Ребенок-то найдется, а жареные голуби уже не прилетят, — сказал какой-то мужчина из толпы и потрепал Ондржея по плечу. — А тебя пока никто не украл?
— У этих деревенских подметки можно срезать на ходу!
— Этакие ротозеи, их всякий проведет!
— Кража под носом у стража! — засмеялись в задних рядах.
— Это еще пустяки, — добавила какая-то дама и стала рассказывать Анне, как у нее при переезде на другую квартиру жулики увезли обстановку двух комнат и даже ковры. Но такое утешение только раздражает.
Другая дама напустилась на Анну:
— Хорошая мать! Побежала за нарядами и бросила ребенка!
— Вдову каждый норовит обидеть, — мрачно отозвалась Анна. — Пойдемте домой, дети, дедушка сходит в полицию. Отец за меня вступится.
