жаловались, что не можете достать ни капельки сливовицы. Я вам принесу!
И Власта вылетела из театра, точно ее сдунул февральский ветер.
— Придет весна, придет красна, — приговаривала она весело, как ребенок — считалку, мчась почти вприпрыжку. Февральский дождь брызгал ей в лицо, ноги в безобразных, неуклюжих белых валенках (она радовалась, что достала хоть такие) утопали в грязи запущенной Праги. Затемненный город был неприветлив, но разве захочется сейчас домой! Как всегда, чтобы привести мысли в порядок, Власте было необходимо движение. Она мчалась против ветра, подставляя ему грудь, набирая в легкие свежий влажный воздух, и жаждала поделиться новостью с друзьями. Жаль, что поблизости нет никого из надежных коллег! Не могла же она останавливать на улице незнакомых людей! Но ей очень хотелось сделать это.
Какая-то воинская часть перешла мост и свернула на набережную. Солдаты больше не пели «Wir fahren gegen England»[218]. Они топали молча, позвякивая в темноте оружием.
— Глядите, они идут побеждать на всех фронтах — «за Европу», — заметил во мраке чей-то насмешливый голос.
Власта не переносила
— Станя, я тебя не убила?
— Ну что ты! В данном случае — нет, — засмеялся молодой Гамза, когда-то пытавшийся покончить с собой из-за актрисы. — Но что произошло, Власта, — по-ребячьи приоткрыл он рот, — что ты здесь делаешь? Ты бежишь из театра? А я только что собрался посмотреть на тебя.
— Тебе не повезло, — сказала Власта со своей обычной резкостью. — Прикрыли нашу лавочку.
Она была маленького роста, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы без церемоний обнять Станю за шею и шепнуть ему:
— У них траур по Сталинграду. Он наш.
— Чудесно! Власта, ты золото, спасибо тебе, — произнес Станя с такой восторженной благодарностью, как будто актриса сама защищала Сталинград; и хотя с тех пор, как они разошлись, он при случайных встречах всегда чувствовал некоторое смущение, сегодня он схватил Власту за руку и крепко пожал ее.
— Через месяц все кончится, — радовалась актриса.
— Ну, Власта, через годик… и то еще будем очень и очень довольны. Но все равно хорошо. Прекрасно. До свидания! Будь здорова.
Станя помахал шляпой и зашагал дальше. Он необыкновенно обрадовался этой важной новости. Она несла его как на крыльях. Станя летел со всех ног. Что скажет Андела! Вдруг он остановился. Спектакля в театре не будет. Как же я дам знать Анделе? Ведь я ее не увижу. Они условились встретиться в буфете во время антракта. У Анделы какое-то дело за городом, и она не может вовремя попасть в театр. Он должен был сообщить ей, все ли благополучно. Да. Вагон, в котором везли «яйца», ушел с товарным поездом в Бероун. Конечно, с опозданием, как вообще сейчас ходят поезда. Станя расхаживал за Вышеградским вокзалом и курил в ожидании, когда пройдет этот вагон. Он делал вид, что пришел на свидание, никак не может дождаться своей возлюбленной и ломает себе голову, что же с ней случилось. К счастью, все обошлось хорошо: Станя дождался вагона, а теперь — Сталинград. Эта новость все озарила радостью.
Новость о Сталинграде преобразила чехов. Всякому известно, как бывают недовольны жители Праги, если в театре в последнюю минуту изменяется программа! А сегодня все уходили спокойно, не бранились, подавляли улыбку. Никто даже не потребовал обратно денег, никто не обратился в кассу — это что-нибудь да значит для такого практичного народа, как чехи. Нет, будем справедливы! Была еще одна такая же ночь, когда водители такси везли призывников, не беря с них ни крейцера, когда люди были ласковы друг с другом и не думали о деньгах, — ночь мобилизации. Тогда еще Станя не знал, что его обманули, посылая в армию, что собственное правительство отнимет у него оружие и отдаст врагу. И что жалкие остатки чешского оружия придется закапывать в землю, прятать в пещерах и по чуланам у старых бабок, с риском для жизни провозить под углем и картошкой, как сегодня эти «яйца». К счастью, вагон проследовал куда нужно, задание выполнено, но вот Анделы нигде нет. В котором часу бывает антракт? Смотря по тому, когда меняют декорации на сцене. Приблизительно около половины девятого. Догадается ли подождать его Андела?
Станя решил, что он к этому времени вернется к театру, а пока, чтобы не бродить зря, обосновался в кафе напротив. Увидать Анделу из окна он не мог — на окнах было затемнение. На февральском ветру дико плясал и хлопал траурный флаг и скрипело древко. Оккупанты, видимо, совсем потеряли голову, если позакрывали театры и объявили траур. Раньше они все-таки держали в секрете свои военные неудачи. Но торжественно гремящий громкоговоритель убеждал посетителей кафе, сидящих за суррогатным кофе с сахарином и за чаем из шиповника, что немецкие герои, защищавшие до последнего издыхания каждую пядь земли под Сталинградом, будут отомщены, что мы идем к блестящей победе и что Германия, пока ее ведет гений Адольфа Гитлера, непобедима. Люди заслоняли газетами насмешливо улыбающиеся лица от шпиков, которыми кишело кафе, болтали о пустяках, а Станя думал, что сегодня ночью у него невыносимо разболится зуб, и тогда можно будет прямо с утра отправиться к зубному врачу, где работает Андела, — если только она не придет сегодня вечером, — и сообщить ей новость.
В кафе она не зашла. У театра ее тоже не было. Станя обошел кругом все здание и теперь ждал трамвая на остановке, где было ветрено, с ощущением, что не испытал настоящей радости по поводу Сталинграда, потому что не мог, пока она не остыла, разделить ее с Анделой.
У каждого человека жизнь непременно делится на настоящие и ненастоящие минуты. Время, проведенное дома с матерью, которую Станя нежно любил, но от которой беспрестанно приходилось что-то скрывать, оберегая ее, как и время, проведенное с подростком Митей, — конечно, не было настоящей жизнью, это была просто видимость жизни. И работа в библиотеке закрытого университета тоже была только жалким прозябанием до тех пор, пока однажды в старый Клементинум не пробралась тихая, как галлюцинация, неприметная девушка, которая тут же и исчезла. Но в самое тяжелое время, когда участь, угрожавшая народу, нависала над головой Стани, точно брезентовый верх машины, везущей человека к месту казни, девичья рука приподняла покров, и в просвете между тучами он увидел лазурь. Хотя с Анделой у Стани были связаны воспоминания о самых трудных испытаниях, выпавших на долю семьи Гамзы, все же от свидания к свиданию ему жилось все легче и легче. Он отдавал в девичьи руки отчет о своих поступках. Они были незначительны и, будь он один, были бы бессмысленны. Встречаясь с Анделой, Станя нащупал электрическую сеть подполья, раскинутую по родной стране, попавшей в беду, и сознание, что он включен в эту сеть, придавало ему новую энергию. Когда случается несчастье с человеком, для него нет ничего пагубнее, чем оставаться пассивным зрителем своей судьбы и не сопротивляться ей. Стане больше не приходилось стыдиться перед отцом и сестрой за то, что он не хотел понять их, пока они были живы. Когда он писал стихи и статьи для подполья, передавая затем рукописи Анделе, когда он прохаживался, как сегодня днем, у вокзала, чтобы доложить ей об этом вечером, он напряженно готовился к тем единственно настоящим минутам, которые необходимы человеку. Его жизнь сосредоточивалась вокруг коротких встреч с Анделой. А что, если бы Стане пришлось иметь дело с неприветливой пожилой женщиной? Конечно, он работал бы во имя освобождения родины и все равно точно выполнял бы задания и являлся бы на условленные свидания — с этим не шутят. Но то, что его посвятила в дело ласковая, задумчивая девушка, давало ему силы жить, принесло такое огромное счастье! Только бы с ней ничего не случилось!
Он прохаживался под унылой фиолетовой лампой, охваченный лихорадочным беспокойством, стараясь обойти неизбежных немецких солдат, которые торчат на каждой трамвайной остановке. Ледяная сырость, веявшая от черной Влтавы, которая текла где-то глубоко внизу, усиливала ощущение неприветливой тьмы. При каждом порыве ветра траурный флаг бился о древко и навертывался на него. Неожиданно рядом со Станей на остановке откуда-то появилась худенькая фигурка. Ветер трепал ее волосы, выбившиеся из-под шапочки.
— Это вы, доктор? — окликнула Станю Андела.
Радость с новой силой вспыхнула в душе Стани.
— Вы тоже ждете двадцатый номер? Его так долго нет. Знаете что, пойдемте до следующей остановки, здесь очень ветрено.
