людей, и во взволнованную авторскую речь то и дело вклиниваются меткие замечания безымянных соотечественников Швейка на пражских улицах.
Как мы видим, общественная действительность находит в трилогии чрезвычайно широкое и многообразное воплощение.
Но не только стройная и художественно осмысленная композиция помогает Пуймановой избежать той экстенсивной описательности, которую Анна Зегерс охарактеризовала как «натужное стремление показать любую отдельно взятую деталь во всех ее социальных взаимосвязях»;[8] Пуйманова обладает редким умением естественно вводить героев в бурлящую действительность нашего века, ее герои живут, работают, любят и ненавидят сначала в обстановке угарного просперити 20-х годов, потом, в предгрозовой атмосфере 30-х, они переживают трагедию преданной в мюнхенские дни родины, задыхаются в удушливой атмосфере оккупации, восторженно встречают на пражских улицах советских воинов-освободителей. Это не значит, конечно, что все герои трилогии живут исключительно на площадях и не сходят с трибун митингов. Пожалуй, немногие писатели обладают таким тонким, как Пуйманова, умением воссоздать «микромир» семьи во всей его уютной, бытовой интимности. Вспомним сцены рождественской елки и вообще все эпизоды в доме матери Неллы Гамзовой — в Нехлебах. Любовное изображение больших и малых событий повседневности создает ту теплоту и достоверность, которая вообще характерна для стиля Пуймановой. Так, юмористические подробности многолетней вражды между прабабушкой и служанкой Барборкой и мелочи быта семьи Гамзы образуют как бы островок живой жизни среди беспросветного мрака оккупации. А как эмоционально и драматично подробное перечисление давно забытых, завалявшихся предметов домашнего обихода, извлеченных из шкафов грубыми руками гестаповцев во время обыска в квартире Гамзы! Здесь вещи смешные и трогательные в своей допотопной неуклюжести говорят о долгой счастливой жизни семьи, в один день растоптанной оккупантами. Незадолго до смерти Пуйманова писала: «Даже в самые драматические периоды истории люди живут не только политикой, и среди самых потрясающих обстоятельств они переживают свои личные радости и печали, мечты и утраты, маленькие семейные стычки и свои увлечения».[9] Сцена, когда Нелла узнает о гибели дочери, казненной фашистами, особенно волнует потому, что, несмотря на свое отчаяние, Нелла чувствует, что она не властна отвернуться от требований повседневной жизни: она зовет внука Митю ужинать и требует, чтобы он помыл руки. Герои Пуймановой так же естественно переходят из своего микромира в сферу героического действия, как садовница Франтишка Поланская, выбежавшая, даже не сняв кухонного фартука, на площадь, где толпа бастующих пыталась освободить ее арестованного мужа-коммуниста, прямо навстречу жандармским пулям.
Пуйманова обладает удивительной способностью улавливать и неповторимые особенности человеческой индивидуальности, она умеет подслушать и передать едва приметные душевные движения. Ее волнуют и так называемые вечные вопросы человеческой жизни, любовь, смерть, отношения родителей и детей, супругов и возлюбленных. Сколько психологических открытий, скажем, в изображении отношений супругов Гамзовых на склоне лет, когда прошла полоса ревности, измен и взаимного непонимания, особенно нежно и преданно привязавшихся друг к другу, или отчаянной юношеской любви Станислава Гамзы к известной актрисе зрелых лет, в которой яркая талантливость сочетается с суетностью, неумеренным тщеславием и расчетливостью. Пуйманова использует разнообразные приемы вживания во внутренний мир героев, которыми располагает современный роман, такие, как несобственно прямая речь или внутренний монолог, порой близкий по форме к потоку сознания. Тут Пуйманова идет путем, который характерен для многих мастеров романа-эпопеи XX века — для этого достаточно вспомнить Михаила Шолохова, Алексея Толстого или Роже Мартен дю Гара. В начале этого пути мы встретимся с великим именем Льва Толстого. «Война и мир» действительно мой самый любимый роман, начиная с юных лет, он сопровождает меня в течение всей моей жизни»,[10] — писала Пуйманова. Писательница считала, что Толстой был ее учителем в «эпическом понимании материала». В мастерском сочетании эпической широты с филигранной «микропсихологией», в монументальном изображении народного героизма рядом с глубоким проникновением в «диалектику души» в трилогии Пуймановой, несомненно, чувствуется влияние великого русского писателя.
Герои Пуймановой, как и персонажи Толстого, наделены живой достоверностью, делающей их такими нам близкими, как хорошо знакомые люди. Такие интимные отношения героев с читателем являются уделом лишь выдающихся произведений реализма. Это относится прежде всего к семейству Гамзы и к Урбанам.
Прототипом адвоката Гамзы в романе был известный деятель рабочего движения в Чехословакии, коммунист Иван Секанина. «Адвокат бедных» Гамза, как и Секанина, присутствует на Лейпцигском процессе, предлагает обвиняемым свою помощь в качестве защитника, выступает в прессе с обвинениями против истинных виновников поджога рейхстага — гитлеровцев. Нацисты не простили этого Секанине: в первый же день оккупации Чехословакии он был арестован и погиб в фашистском концлагере. Та же участь постигает в романе Петра Гамзу.
Пуйманова как бы исподволь приближается к этому яркому и поначалу мало ей знакомому характеру. Ей не доводилось еще изображать борца крупного масштаба, человека бескомпромиссных убеждений, незаурядного мужества и выдающегося ума. Да и вообще в чешской литературе того времени — Гамза один из первых художественно полноценных образов «положительного героя современности». Кажется, поначалу Пуйманова испытывает ту же робость, что и Нелла Гамзова, которую пугает непоколебимая идейная убежденность мужа и сила его ненависти. Сначала писательница смотрит на своего героя немного снизу вверх и в то же время жадно ищет какие-то черты обычности в этом незаурядном характере. Поэтому в первой части Гамза политический борец и Гамза-человек, представленный в атмосфере ночных кутежей, легких увлечений и семейных неурядиц, как бы отделены друг от друга. Лишь во второй и третьей частях писательница находит новые жизненные штрихи и показывает по-настоящему духовную красоту и богатство этого человека. Сколько трогательной человечности обнаруживается в безжалостном насмешнике Гамзе, когда он с мальчишеским смущением, стараясь не испугать жену, просит ее перед поездкой на Лейпцигский процесс на всякий случай сохранить его письмо-завещание в ЦК своей партии. Лейпцигский процесс показан через восприятие Гамзы, и тут ясно проявляется юношески страстная душа этого человека, беззаветно преданного идее коммунизма, без памяти «влюбившегося» в богатыря Димитрова. Глубоко лирична сцена, когда в ночь накануне вступления гитлеровцев в Прагу супруги сжигают документы в адвокатской конторе Гамзы и, захваченные воспоминаниями, снова переживают оставшееся где-то за десятилетиями обыденной жизни бурное начало их любви.
Если к образу Гамзы писательница приближается как бы постепенно, с некоторой опаской, то образ Неллы раскрылся перед ней сразу — так иного в нем интимно пережитого и перечувствованного. Это тип особенно близкий писательнице. Хрупкая маленькая женщина обладает редкой душевной чистотой, страстно стремится ко всему красивому и гуманному, но мысль о борьбе вызывает у нее ужас, мешающий ей поначалу полностью принять взгляды мужа, перед которым она преклоняется. Но ее «система наседки», как шутливо называет Гамза жизненную философию своей жены, терпит крах. Потеряв мужа и дочь, отдавших свою жизнь в борьбе с фашизмом, Нелла как бы распрямляется и по-своему участвует в борьбе жизни со смертью. То большое внимание, которое уделяется в трилогии возмужанию подростка и юноши и обретению им своего пути в жизни, вносит в трилогию элементы романа воспитания. Эта тема связана с представителями молодого поколения семьи Гамзы и Урбана. Жизненный путь Ондржея Урбана чрезвычайно важен для понимания трилогии в целом. Для Пуймановой, принадлежащей по рождению и воспитанию к миру пражской интеллигенции, было естественно поставить в центре романа семью адвоката Гамзы. Но существенно то, что в ряду главных героев мы находим рабочего паренька Ондржея, именно он, а не сын фабриканта, как предполагалось согласно первоначальным наброскам, становится подлинным антагонистом Казмара. Пуйманова писала: «Я изобразила рабочего Ондржея не в соответствии с тенденциозными рецептами, не как некоего, заранее заданного бунтаря, который вступает в бой со злым капиталистом и всегда прав, я изобразила его обычным живым человеком, у него свои горести и радости, своя любовь, его формируют не лозунги, а жизненный опыт».[11] Жизнь, повседневный опыт, та школа, которую он проходит в Улах, приводит Ондржея к осознанию лживости казмаровской демагогии. Не случайно в третьей части трилогии мы встречаем Ондржея в Советском Союзе. На родину в рядах Чехословацкого корпуса возвращается уже сложившийся сознательный человек,
