был похож на подарок возлюбленного. Ружена не замечала добрых семьянинов, теснящихся в магазинах, чтобы купить детям конфетки, не видела старых дев, смущенно вползающих к ювелиру, чтобы продать обручальное кольцо покойной мамаши, хранившееся в коробочке из-под пилюль. Цветы в ярком блеске электрических ламп, ниточка брильянтов, чулок, натянутый на модель ноги, туфелька, белоснежная пена белья — вот на что смотрела ученица из модного салона. Глядя на живые образцы и на модные витрины, Ружена пожирала глазами стандарты городской красоты: длинные ноги, густые ресницы, губы сердечком (нос теперь не так важен), зубы как на рекламе хлородонта, улыбка кинозвезды… что ж, Ружена не уродливее других, она стройнее Божки, которая все жалуется на холод, вечно обижается на кого-нибудь, поссорилась со своим милым и всегда чем-нибудь недовольна.
Девушки колесили от витрины к витрине, и за ними неотступно следовал пожилой господин, только что вышедший из ресторана-автомата, где он выпил рюмочку коньяку. Вместе с девушками он останавливался около витрин, а когда девушки свернули в боковую улицу, подошел к Ружене и сказал, приподняв шляпу:
— Мадам, разрешите вас проводить?
— Позвольте… за кого вы нас принимаете? — отрезала Божка, смерив его взглядом. Девушки прижались друг к другу и, смеясь, побежали на Жижков.
В подъезде Ружена наткнулась на рассыльного из цветочного магазина. Он искал пани Гамзову.
— Давайте я отнесу.
Ружена ухватила корзинку и помчалась наверх. Сегодня такой день: ничего не случилось, а все-таки весело. Полная радостного оживления и таинственности, Ружена вбежала в квартиру адвоката. Шелковистая бумага шелестела, когда Ружена разворачивала в прихожей букетик. Явно от возлюбленного. Чары Неллы Гамзовой вновь возымели действие (хотя подношение было самое прозаическое: цветы в ответ на любезность). Ружена быстро постучала и вошла в комнату, румяная с мороза, с букетом в руке. Нелла отложила книгу и подняла взгляд, но в этот момент зазвонил телефон. Междугородный вызов, звонят всегда как на пожар. Нелла вздрогнула. Давно бы следовало привыкнуть к междугородным звонкам, а она каждый раз пугается.
Звонила мать из Нехлеб.
— Это Нелла? — послышался в телефонной трубке глухой голос. Нелла впервые в жизни заметила, что у матери уже голос старухи. Телефон как-то отсеивал знакомое и родное в голосе, а старческая интонация оставалась. Вдруг в трубке затрещало, засвистело, и их прервали. С минуту слышался какой-то гудящий звук, потом связь восстановилась.
— У вас никто не болен? — спросила мать. — Все у вас в порядке?
Нелла ответила утвердительно, а мать все допытывалась:
— Так приедете ко мне на рождество?
— Ну конечно, приедем, — ответила Нелла, удивившись этому вопросу. Какое же могло быть рождество без поездки в Нехлебы? Кроме своих, они думают захватить еще двух детей, если мама не возражает. Потом Нелла спросила, какие есть поручения, ибо знала, что мать экономила на мелочах и никогда не звонила без дела, считая междугородный разговор роскошью.
— Никаких, — ответила мать. — Я вдруг почему-то забеспокоилась о детях. Смотрите не болейте!
И она повесила трубку.
КОРАБЛЬ И ЕГО КАПИТАН
В канун сочельника, после обеда, Нелла усадила своих детей и Ондржея с Руженой в старенький фордик, крепкую машину, которая наездила больше ста тысяч километров и трясется, как арба, но не поддается невзгодам и пользуется любовью всей семьи, и поехала в Нехлебы. Нелла уже давно обещала Елене и Станиславу совместную рождественскую поездку, но каждый раз этому мешала то чья-нибудь простуда, то плохое состояние дорог. В этом году не было ни снега, ни гололедицы, дорога была отличная, но, как читатель, наверное, уже заметил, Нелла не отличалась особыми способностями к управлению автомобилем: едва отъехав, она вспомнила беспокойные вопросы матери по телефону, и ей пришла мысль, что в пути может произойти какое-нибудь несчастье и что они не доберутся до Нехлеб. Боясь, что машину занесет, она не превышала «головокружительной» скорости в пятьдесят километров, над чем сзади посмеивался Станислав. Он был в радужном настроении: Прага за спиной, Ондржей с ним в машине. Станислав приподнимался с места, показывая сидящему впереди Ондржею различные достопримечательности, заслонял окно. Еленка дергала его за рукав. Станислав падал, как мешок, между двумя девочками, и Ружена все время заливалась немного деланным смехом. Телеграфные столбы Подебрадского шоссе летели им навстречу. Впереди были каникулы.
Настоящий дом Станислава и Елены — это Нехлебы. Там они жили в годы войны.
Они ехали Полабским краем. Снега не было. Декабрь стряхнул покров с пейзажа: обнажились жилы дорог, хребты деревьев, осклабились дворы. Красные трубы вонзались в белое небо из черной равнины и извергали бурый дым. На поля, усеянные кучами фосфата, слетались вороны. Яркие рекламы у дорог провозглашали славу автомобильному маслу или готовому платью «Яфеты». Кругом голая равнина и полное безмолвие. Нигде ни души. Была среда, третий час дня. Нелле казалось, что вся Чехия вымерла.
Тополя поглотили дым скорого поезда, фордик подскочил, пакеты выпали из сетки на колени путешественников, машина свернула на проселочную дорогу. Мелькали колодцы, охраняемые изображением святого Яна. Около колодцев хлюпала слякотная грязь, в полях земля подмерзла. Дул ветер. Ондржей, сидевший рядом с Неллой, перевел рычаг скоростей — начался подъем. С минуту казалось, что они направляются прямо к маковке храма за холмом. Но храм остался в стороне, и они въехали в лес. Стало темнее. Все приняло темно-зеленый оттенок.
— Вот мы и дома, — сказал Станислав.
Проехав лес, ты уже ближе к Нехлебам, чем к Праге. Разница не в длине проделанного пути, а в природе. Воздух тут свежее и крепче, местность становится холмистой, она здесь стиснута в небольшие долины, поросшие хвойным молодняком. Вы уже недалеко от богатой форелями реки; ее еще не видно, но она уже чувствуется.
Машина миновала заповедник, замок и лесопилку. Было зеленое рождество, еловый лес стоял сыроватый, дикий и безмолвный.
В дороге Ружену заставили залезть в мешок, подшитый рыжим кроличьим мехом, унаследованный от дяди-охотника, который согревался в нем, поджидая серну. Кроличий мех линял, и волоски от него было трудно счищать щеткой. В зимнем арсенале фордика был еще допотопный разноцветный плед, который Нелла и Станислав прозвали «павлином», и еще один — клетчатый, окрещенный «шахматкой». Посторонним были неизвестны все эти интимные словечки и ассоциации. Ружена долго сопротивлялась, прежде чем позволила упрятать себя в мешок. Она считала, что хороший тон требует, чтобы человек терпел неудобства.
Уже давно трудно было разобрать, где чьи ноги и на кого перекатится баул, если кто-нибудь двинет коленом. Никому не хотелось встать и навести порядок в этой стране мехов, дети вросли в свои места, как улитки. Сзади сидели трое, Станислав локтями упирался в девочек, все вместе подскакивали на ухабах. Начались каникулы, хотелось лениво потянуться, если бы только было место. В лесу Станислав начал петь и едва не прикусил язык; он так шумел, что у Неллы голова шла кругом. Ей было не по себе, и Ондржей отчетливо видел, как дрожат пальцы руки, лежавшей на руле. Ему хотелось оттолкнуть ее и сказать грубоватым голосом подростка: «Пустите, где уж вам!» Эх, жить бы в Америке, где, говорят, мальчикам его возраста дают править машиной! Он показал бы, что такое скоростная езда, этой мадам с накрашенными губами, которая сидит рядом с ним, в шубе, у нагретого, пахнущего бензином мотора и обвораживает Ондржея чем-то таким, что заставляет его сидеть зачарованным и молчать. «Ага, и она вздрагивает, так ей и надо», — думал Ондржей и вздрагивал сам.
«Скорей бы Нехлебы, — думала Нелла. — Если невредимыми доберемся домой, у меня гора свалится с плеч». Они проехали вокзал и повернули на мост. Вы вздрогнете от веселья и стужи, вспомнив пса Гука,
