– Нет. Намекни.
– Я тебе говорю, нужно подумать. Ты же знаешь мою манеру. Я ложусь на постель и обдумываю.
– А сколько тебе нужно времени? – Его взгляд погас. – Имей в виду, у нас на счету каждая минута. Мы ведь еще не знаем, кто это сделал и что он предпримет в дальнейшем.
– Три недели. Через три недели я тебе скажу, что это такое.
– Может быть, две? Было бы очень кстати, если б две.
– Почему?
– Нет-нет, неважно.
Он уклонился от ответа. Это одна из привилегий, которые присваивают себе сильные мира сего: спрашивать, не отвечая. Крейцер, правда, еще только шел к тому, чтобы стать сильным, но этим он уже пользовался. Еще бы! Начни он мне отвечать, это поставило бы его на одну доску со мной. Вообще он должен был далеко пойти, я это чувствовал. Чистенький, гладенький, слова неосторожного не скажет. Естественно, что оно нелегко, такое диетическое существование. Но дайте ему черное, и он развернется…
Ему не стоялось на месте.
– Слушай, но как я догадался, за кем следить! А? – Он прошелся по поляне. – Да, значит, две недели… Может быть, тебе все-таки что-нибудь надо? Я мог бы приходить иногда вечерами, и ты бы мне излагал свои концепции. Знаешь, это ведь помогает самому… И как у тебя с деньгами? Кофе там, то и се? – Он полез в карман за бумажником. – Ты не стесняйся. Между друзьями…
– Нет-нет. Я же недавно получил.
– Ах да… Отличная, кстати, была мысль насчет Монте-Карло. Я так и сказал шефу. – Он прошелся еще раз. – Но никому ни звука. Когда тебе надо будет еще раз на него посмотреть, ты звонишь мне, что, мол, надо встретиться. Не говоря, зачем. Я тебя буду привозить и отвозить домой, но пока – извини! – с повязкой. Так надо. Тут государственная тайна. Причем имеющая прямое отношение к обороне страны.
– Отчего именно к обороне?
Он удивился.
– Представь себе, что будет, если залить этой чернотой город…
– Город погибнет. Но это как раз не оборона. Нельзя же с целью обороны губить свой собственный город.
– Ах, в этом смысле!.. Ну, может быть… А если залить чернотой поле…
– Поле никогда не сможет родить. Его уже не коснутся солнечные лучи.
– Вообще территория, атакованная черным…
– Это территория, навсегда перестающая существовать в качестве обитаемой территории.
Он остановился.
– Ты читаешь мои мысли.
– Нет, что ты? Только свои.
Секунду или две Крейцер смотрел мне в глаза и подтверждал свою установившуюся точку зрения на меня: неудачник. (Кое-что повисло на волоске.) Потом он подтвердил и успокоился.
– Да… Короче говоря, это может быть как раз то оружие, которого нам, немцам, недоставало в 45-м году. Многое повернулось бы иначе, если б оно было.
– Ну, оружие еще не все, – сказал я. – Ему противостоит кое-что другое. Например, я знал одну девушку, которая стреляла в Париже в 42-м году. (Я вдруг вспомнил эту девушку. Вся моя надежда сконцентрировалась на ней.)
– Какая девушка?
– Француженка. Она стреляла в кого-то из нацистских главарей.
Крейцер неожиданно заинтересовался:
– Весной? В апреле?
– Да, кажется.
– Она стреляла в Шмундта. В адъютанта Гитлера. Ее тут же и поймали… Но какое это имеет значение?
Он остро посмотрел на меня.
– Никакого. Просто она мне вспомнилась…
Мы вернулись тем же порядком в город, и я вышел на Риннлингенштрассе. Сел на скамью в скверике у Таможни и вытянул уставшие ноги.
Жужжала и роилась толпа вокруг.
Почему жизнь сталкивает меня только с цейтбломами и крейцерами? Нет ли во мне самом чего-то предопределяющего в этом смысле? Так ли уж был одинок Валантен и так ли бессильна та девушка?..
Но мне надо было успокоиться и начать подходы к Другому. Атака отбита. Бледный устранен, а Крейцер отодвинут на три недели, в течение которых я должен кончить все.
Вообще я любил это время перед большой работой. Тихо шелестя, как сухой песок, посыплются минуты,
