перебирая лапами. Его изжелто-белая густая шерсть красиво колыхалась в воде. Он серьезно поглядел на меня, потом несколько раз открыл и закрыл пасть, будто собираясь что-то сказать. Пузырьки воздуха рванулись вверх, зверь перевернулся на спину и уплыл.
«Красив, зверюга!» — подумал я, хотя напускное добродушие его морды напомнило лицо известного уголовного авторитета. И собрался было уходить, как медведь появился снова, с зажатым в передней лапе то ли осколком камня, то ли обрезком арматуры.
Уцепившись за бетонный выступ, он стал сноровисто царапать по стеклу, прямо на уровне моих глаз. Скоро я увидел уже знакомый рисунок: схематичное пересечение прямых. Потом, поймав мой взгляд, зверь оттопырил большой коготь на передней лапе и, ткнув им вверх, стал всплывать. Как во сне, побежал я по лестнице на воздух и заглянул в вольер.
Там было три медведя. Двое поменьше играли, а третий сидел на задних лапах у скалы, забавно сложив передние на животе, будто чего-то ждал. Завидев меня, он сразу оживился и помахал мне. Удивляясь сам себе, я крикнул:
— Чего тебе надо? Решетку?
Он отрицательно качнул головой и стал перебирать передними лапами, будто взбираясь по лестнице, а в придачу вытащил из-за спины обрывок веревки.
— Веревочную лестницу? — догадался я. Умка быстро кивнул большой грязной головой и одобрительно захрипел.
— Что вы тут орете? Уходить уже пора, семь часов, зоопарк закрывается! — неожиданно раздался со стороны громкий голос, и я заметил мужика в зеленой форме, идущего по дорожке. Медведь, услышав голос сторожа, встал на четвереньки и неуклюже скрылся в пещерке. А я побрел к выходу, пытаясь осмыслить впечатления бурного дня.
Ночью я спал плохо, мне снился умка, сидящий за компьютером, и директор, пытающийся вылезти из вольера, чтобы со мной разобраться. Под утро, в полудреме, я задумался, кто же этот медведь. Инопланетянин, наблюдающий за людьми с неясными целями, а может, в зверя после смерти переселилась душа человека, например шамана или какого-нибудь колдуна? Вдруг он сможет мне помочь?
В тот же день, взяв больничный, я помчался выяснять подробности о злосчастной «трешке». Никаких концов обнаружить не удалось, несмотря на связи и щедрые посулы. После обеда, вспомнив зоопарк, я купил в хозяйственном капроновый канат, деревянные черенки и скоро уже стоял у знакомого вольера с импровизированной веревочной лестницей в спортивной сумке.
Вчерашний медведь лежал на боку под скалой, грустно глядя в небо, но, увидев меня, сразу встал и подошел к воде. Дождавшись, пока отойдут старушка с внучкой, маячившие с другой стороны ограждения, я зацепил лестницу за кронштейн и сбросил ее вниз. Зверь тут же прыгнул в воду, подплыл к отвесной скале, переходящей в обзорные окна, и с неожиданной ловкостью полез вверх. Я инстинктивно оглянулся. Вокруг не было ни души, лишь около жирафятника кто-то курил на скамейке спиной ко мне.
«А вдруг сожрет», — похолодел я от неожиданной мысли, но было уже поздно. Умка, тяжело отдуваясь, вылез и, перемахнув через парапет, стал рядом на задние лапы. Потом, добро глядя на меня, как-то зашебуршился изнутри мокрой шкуры. Тотчас под мордой образовалась щель и стала стремительно расти, расширяясь вниз. И вот из шкуры, пыхтя и отплевываясь, вылез бородатый детина, страшно воняя бомжатиной. Он радостно улыбнулся, дохнув сырой рыбой, и протянул грязную ладонь.
— Эдуард, — прохрипел он еле слышно. — Спасибо, мужик, что выручил. Полгода уже тут сижу, обрыдло страшно, — и принялся сворачивать шкуру.
Подтянув могучим усилием воли отвисшую челюсть, я выдавил из себя:
— Чего ж сразу не сказал, что тебе надо? На хрена знаки на стекле рисовал?
— Да голос от холодной рыбы сел, еле говорю.
— А это зачем? — показал я на шкуру.
— Да так, денег кой-кому задолжал. У меня тут смотритель знакомый работал, а месяц назад пропал. И тут как раз из газеты узнаю, что Кукарачу наконец-то замочили. Одно к одному, думаю, надо ноги делать, а вылезти не могу, и голос сел. Стал знаки чертить. Народ только ржет. Ладно, бери шкуру, великая вещь, спецкомбинезон норвежских диверсантов. Пуля не берет, кевларовая, один погранец в буру продул.
Из нутра полусвернутой шкуры парень вытащил небольшой рюкзачок и бодро зашагал вразвалочку к выходу на Садовое кольцо. Скоро его тренировочный костюм исчез за поворотом, а минут через десять, спрятав вонючее спецобмундирование и лестницу в сумку, отвалил и я, по дороге прикидывая, что делать дальше. Но умнее корейской поговорки: «Из тридцати шести способов спастись лучший — это бегство», — в голову ничего не приходило.
Я подошел почти к самому подъезду, когда рядом остановился новенький «БМВ», и что-то екнуло в груди. Тонированное стекло передней двери плавно опустилось, и показалась физиономия генерального.
— Так значит, ты болеешь! — строго сказал он.
— В аптеку ходил, — ответил я, растерянно тряся сумкой, — один живу.
— Слушай, больной, — продолжал Джабраил Мусаевич все тем же тоном, — я вижу, ты обычных слов не понимаешь. Так вот, если через неделю двадцать тысяч долларов не заплатишь или свою вшивую квартирку на меня не перепишешь, убью на хрен, как собаку, — в минуты огорченья у него иногда прорезался акцент.
Гримаса отвращения исказила его гордое лицо восточного царя, он выплюнул жвачку, и машина рванула с места, распугивая прохожих.
На следующее утро в дежурной части милиции меня явно не ждали.
— Мы коммерческой деятельности не касаемся, вы же, барыги, не помогаете нам правопорядок охранять, — бодро отозвался лейтенант на мою грустную историю. — Вот когда убьют, тогда и приходи, а заявление можешь сюда сунуть, — он указал на толстую кипу исписанных листков и снова уткнулся в газетку с голыми девками.
Дома я развесил на балконе выстиранную в машине шкуру, собрал самое необходимое и, достав из бара загранпаспорт, прикинул, куда бежать от коварного начальства. В Европу не пустят — я в свое время играл в Германии на балалайке с просроченной визой. В Штаты — тоже: когда-то сдал в их посольство заявку на эмиграцию, но получил отказ. А в южные страны что-то не хотелось. Придется изыскивать внутренние резервы. Я снова рванул в зоопарк, но там меня постигло разочарование. Никаких следов приятеля Эдуарда найти не удалось, а зондаж сотрудников на предмет предоставления убежища окончился ничем. Все, кто имел отношение к белым медведям, пребывали в прострации. В «Макаке» уже появилась гнусная заметка под заголовком: «Голодные бомжи съели в Московском зоопарке всех белых медведей со шкурой и костями».
Но духом я, тем не менее, не пал, что-то подсказывало мне, что выход есть и он рядом. Вечером я залез в уже высохшую шкуру и был потрясен: там оказалось множество удобных карманов для всякой всячины, морда идеально подгонялась по лицу, обеспечивая хороший обзор, подвижными когтями можно было считать мелочь.
Неожиданно в памяти всплыла встреча выпускников школы и шустрый парень из параллельного класса, представившийся директором передвижного зверинца. Я тут же бросился к записной книжке… и вскоре выяснил, что он с удовольствием приютит у себя на год — полтора белого медведя, тем более с высшим образованием. Квартира моя была давно продана за выездом, машину я водил по доверенности, деньги лежали в надежном месте, а жена уже год как упорхала от меня в Нью-Йорк и вестей о себе не подавала…
Трайлер ехал бойко. Я, умаявшись с непривычки, заснул почти сразу после скромного ужина, несмотря на вонь и духоту. Однако посреди ночи меня все же разбудило странное постукивание. Открыв глаза, я увидел темнеющие в углу дальней клетки массивные фигуры. Спиной ко мне у зажженного фонарика возились горилла, которая еще утром, в Мытищах, сожрав гроздь бананов, жутко ревела и гулко била себя в волосатую грудь пудовыми кулаками, и гигантский ленивец, тогда же меланхолично жевавший в соседней клетке веник на потеху ребятишкам, не подозревая о том, что палеонтологи считают его вымершим более двадцати тысяч лет назад.
Застегнув шкуру, я потихоньку пополз на свет. Неожиданно горилла обернулась. Странно, но вместо свирепой морды на меня глянуло довольно симпатичное лицо мужчины средних лет, которое не портили
