Призраки подземелий

разбудим! Давай, шевели ляжками, не задерживай уважаемых гномов!

* * *

Хоть жизнь довольно непредсказуема, но в ней есть ряд удручающих закономерностей, одна из которых состоит в том, что если неприятность возможна, то она обязательно случится, притом в самый неподходящий момент. Процессия не прошла и дюжины ступеней спуска, как осветительная палка в руке Дарка начала предательски мерцать, что означало лишь одно – мир перед глазами моррона должен был вот-вот померкнуть, уступив место всепоглощающей темноте. Аламез не знал, сколько у него в запасе осталось времени, но чувствовал, что не очень много, и сожалел, что не сможет увидеть большую часть подземной обители гномов.

Раз махаканцы прекрасно видели в темноте (об этом Дарк никогда не слышал, хоть тесно и общался с переселенцами в мир людей в первом поколении, и точно знал, что у беженцев из Махакана не было такой способности), то не стали бы ради его удобства зажигать факелы иль фонари. Командир гномьего отряда непременно пошел бы ему навстречу, позаботившись о хотя бы плохоньком освещении для не видящего во тьме собеседника, но путь по жилищу гномов ему предстояло проделать во тьме.

– Да смажь ты заново палку, лишь в глазах от нее рябит! – проворчал шедший впереди гном, раздражающе скрежещущий на ходу лезвием двуручной секиры по каменным ступеням.

– Рад бы, да раствора с собой нет, – с искренним сожалением ответил моррон, страдающий не менее спутников от прерывистого мерцания «догоравшего факела».

– Тогда выбрось! Толку-то от нее?! Светить, поди, ужо не светит, а слезу выбивает! – угадал старший конвоир. – Слышь, Лик, помоги гостю от хлама избавиться! А ты, Парк, тож не зевай! Хватайте его под руки, ребята, и тащите! Бережно, коль хоть одна шишка новая на лбу гостюшки вскочит, сам лично вам по мордасям пятернею пройдусь!

Не успел Дарк и рта открыть, как приказы были выполнены. Сперва кто-то грубо выхватил у него из руки палку и, недолго думая, выбросил её на уже пройденные ступени, а затем моррон ощутил крепкое сжатие впившихся в локти пальцев. Про недопустимость появления шишки на лбу сопровождаемого старший конвоир подручным сказал, а вот от нанесения легких увечий остальным частям тела почему-то не предостерег, то ли просто позабыв, то ли не сочтя нужным упоминать о несущественных мелочах.

С этого момента Аламез превратился в беспомощного слепца, вынужденного во всём полагаться на тащивших его за собой поводырей, не заботящихся, куда ступают ноги подопечного. Сначала они завершили спуск, потом прошли через какую-то залу или иное большое помещение, а затем завернули в лабиринт довольно узкого коридора, по которому проплутали не менее четверти часа. Дарк чувствовал себя крайне неловко. Наверное, нечто подобное ощущает пленник, которому завязывают глаза и волокут через весь вражеский лагерь на допрос в штабную палатку. Находившегося в этом незавидном состоянии моррона радовало лишь одно, а именно здравая мысль, что вот-вот его вынужденное унижение закончится. Там, где должен состояться разговор, обязательно будет хоть какое-то освещение, хоть крохотная-прекрохотная свеча.

Интуиция моррона не подвела, притом «прозрение слепца» свершилось довольно скоро. Конвой привел его, к сожалению, не в апартаменты командира заставы, но, к счастью, не в темницу, а в довольно странное помещение, напоминавшее одновременно и винный погреб, и гостевую комнату замка. Сочетание необычное, в особенности если учесть, что жар от огня, ярко полыхавшего в большом камине, очень вредил сохранности разлитого по бочкам вина. Однако махаканцев этот удручающий факт, известный даже детям, почему-то не волновал.

Заведя гостя в подвальную комнату, гномы без лишних слов и каких-либо объяснений ушли, оставив Дарка привыкать к новому, слишком яркому после кромешной тьмы источнику света. Вначале глаза моррона сильно болели и слезились, но, как ни странно, уже через четверть минуты привыкли к естественному для ночи освещению, от которого он за последние дни уже порядком отвык. После восприятия окружающего мира исключительно в светло– и темно-зеленых тонах да оттенках красно-желтые языки пламени были чересчур яркими, а контраст между светом и тьмой слишком резким.

Гномы – народ рациональный, не любящий ни отвлекающих от дела изысков, ни лишь собирающих пыль излишеств. Убранство комнаты командира было в лучших махаканских традициях простым и функциональным, и именно этим очень напоминало ремесленную мастерскую, где инструменты аккуратно разложены по полочкам, причем в строгом, неизменном на протяжении десятилетий порядке. Правую часть комнаты целиком занимал винный погреб, где один на другом теснились круглобокие, вместительные бочонки, а возле них лежали рядком черпаки и тряпки и стояли кувшины да ведра, одним словом, всё, что связано с хранением и разливом вина. Левая же часть просторного помещения была почти жилой; «почти», поскольку здесь имелось далеко не всё, что могло понадобиться обычному воину и уж тем более командиру по завершении тяжелого ратного иль трудового дня. Нет, конечно, кровать здесь имелась, такая же добротная, как стоявшие наверху, но только с мягкой периной, теплым одеялом, тремя мягкими подушками и к тому же аккуратно застеленная. Но почему-то у ее изголовья Дарк не приметил ни кувшина с водой, ни ведерка для слива, ни даже полотенца. Хоть гномы во многом отличались от людей, но, как любые живые существа, они пачкались и потели. Слухи же о том, что махаканские бородачи не моются годами, были сущей ерундой. Что-что, а это Аламез знал по собственному опыту, поскольку один раз, но побывал с гномами в боевом походе. Не стояло под кроватью и «ночной вазы», хоть любой солдат предпочел бы иметь это маленькое удобство, чем ночью бежать к общему нужнику по малой иль великой нужде. Зеркала тоже не было, хоть гномы довольно часто подравнивают свои густые бороды, да и о бровях не забывают, поскольку, если вовремя не подстричь растительность над глазами, то она сужает обзор.

Длинный дубовый стол, отделявший камин от кровати, выглядел как-то неестественно пусто и убого. Возле него стояли лишь два табурета, хотя можно было бы без труда поставить две скамьи, на пять-шесть сотрапезников каждая. Кстати, о трапезе! Из всех приборов на столе одиноко стояли лишь два больших кубка, возле которых лежало по аккуратно сложенному платку, предназначенных для вытирания то ли пота со лба, то ли вина с подбородка да знатной гномьей бороды. Еды вовсе не было. Все, что связано с ней, также отсутствовало. Не наблюдалось на столе ни бумаг, ни книг, ни карт, ни иных предметов, образующих так называемый «рабочий беспорядок». Если здесь действительно жил командир заставы, то хотя бы символического бардачка на столе было не избежать. Но больше всего поразило Аламеза иное, а если точнее, то просто сразило наповал и ввергло в бездну непонимания.

Камин сильно чадил, неприятно пахло горелым, а это могло означать лишь одно – огонь разожгли лишь незадолго до прихода Дарка, и пламя принялось жадно пожирать не только дрова, но и толстый слой пыли, накопившийся в очаге за многие месяцы, а может, и годы.

«Здесь всё ненастоящее! – пришла на ум Аламеза ужасная догадка. – Это лишь бутафория, декорация, созданная только для того, чтобы запутать меня… обмануть! »

– Если комната не настоящая, то и ее хозяин… – Дарк не заметил, что позволил своим мыслям слетать с языка и принимать форму тихого бормотания себе под нос. – Они видят во тьме, да и жрачка, похоже, им не нужна. Спокойно расхаживают возле трупов… Они не махаканцы и вовсе даже не гномы, они призраки, призраки гномов!

От осознания этого факта у моррона не только пересохло во рту, но и колени ослабли да голова закружилась.

– Ты прав, мы призраки… призраки подземелий! – печально и тихо прозвучал голос за спиной Дарка.

Застигнутый врасплох как осознанием истины, так и внезапным появлением призрака, Аламез не придумал ничего лучше, чем быстро ретироваться к двери. Однако, пробежав всего пару шагов, Дарк резко остановился. Он узнал голос говорившего; голос, который он не слышал более пары веков, но всё равно не забыл, поскольку его хозяин был ему когда-то очень близок и дорог.

– Румбиро?! Румбиро Альто, это ты?! – быстро повернувшись, почти выкрикнул Дарк и прищурил глаза, чтобы получше всмотреться в темноту возле бочонков, где застыла низкорослая фигура гнома.

– Нет, я всего лишь то, что от него осталось… – тихо прозвучал ответ.