отражающие. Точек становилось все больше и больше, они сливались в бесформенную разноцветную массу, заполняющую плоское пространство внизу, а наверху, над богами и ангелом, разворачивалось серое светлое небо с розовыми полосами на западе.
У девочки с Дианкой в сумочках еще было по банке джин-тоника, поэтому толкаться среди прибывающей толпы было ничуть не скучно, их задевали случайно и преднамеренно разные парни, они хихикали, беспричинно, но все было так весело, гул нарастал, под ногами весело хрупали осколки пивных бутылок, становилось все теснее и веселее, и уж не раз доносились из шатра с Алыми парусами обрывки разных звуков, и повторялось «раз-раз-раз», ожидание росло, росло, росло, и вот, наконец, вот он, появляется, они с Дианкой вытягиваются, чтобы увидеть, на сцене он маленький такой, мешают головы, неудобно, надо подпрыгивать, на цыпочках не устоишь, со всех сторон напирают, но хорошо, весело так, он так замечательно двигается, туда-сюда, и одуряющие, божественные звуки вдруг вырываются из шатра, заполняют площадь, сотрясают воздух, зеленое здание, колонну, толпу, здоровски, все тоже начинают трястись, и
Belive me belive me belive me belive me
несется ввысь, к сонму черных богов на крыше зеленого здания, к черному ангелу с крестом, попирающему змея, и выше, к серому светлому небу, к облакам, в бездонную высь, и с вышины площадь, запруженная разноцветной массой, становится все меньше, уже и боги и ангел меньше черных точек, и уже видна река, стремительно сужающаяся, и точки зданий все меньше, меньше, Алые паруса, колеблемые волнами реки, сливаются в крошечную красную точку, и
Belive me belive me belive me belive me
весь город становится маленьким-маленьким, и оказывается со всех сторон сдавленным огромными громадами голубых прекрасных небоскребов, они растут ввысь, вместе со звуками, справа, слева, с запада, с востока, площадь с зеленым и желтым зданием такая игрушечная, и синеватая башня в облаках играет праздничной иллюминацией, и Алые паруса полощутся в небе, огромные, мечта, юность, надежда, они на небоскребах, на башне, везде, все так весело, замечательно, обильно, свободно, и
Belive me belive me belive me belive me
два взрослых парня-охламона предложили девочке и Дианке взять подсадить их на плечи, чтобы лучше было видно. Хихикая, они согласились, девочке льстило, что парням года двадцать два - двадцать три, приятно было чувствовать их теплые шеи между ляжек и руки на своих икрах, парни были нормальные, потом фейерверк озарил площадь, ракеты взрывались в воздухе, осыпая все драгоценными искрами, вместе с шеями парней девочка с Дианкой раскачивались в воздухе, все опьяняло, счастье захлестывало
Belive me belive me belive me belive me
потом девочка и Дианка согласились пойти с парнями на Петроградку, у парней закончилось пиво, они долго стояли в очереди в ночной магазин, все так смешно ругались матом, и Дианка тоже ругалась, смешно, парни все пили пиво, и ходили ссать, прямо у стен домов, смешно так из-под их расставленных ног вытекали пенные широкие лужи, девочка с Дианкой тоже бегали ссать под кустики около желтого собора, присели там вдвоем и хихикали в ответ на смешную матерщину проходивших мимо других, не своих, парней, свои стояли в стороне, а потом лазали по чердакам, парни знали ход, смотрели на город сверху, парни стали их с Дианкой лапать и все время пили пиво, Дианка довольна была, девочка тоже, но потом девочке как-то это надоело, парень совсем на ногах не держался, от него противно пахло пивом, он все тыкался в нее своим слюнявым ртом, шатаясь, девочка его оттолкнула, захотела домой, убежала, а он пошатнулся, махнул рукой и что-то пробормотал вслед
Belive me belive me belive me belive me
Вот девочка и стояла на Троицком мосту. Мост свели в пять часов, и как только девочка перешла его, «… разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились;
И лился на землю дождь»…
И потоки воды уносили пластиковые бутылки, и грязь, бумажки сбивались к краю тротуара, намокали алые полотнища по бокам высокой дощатой сцены, подростки с осоловевшими глазами, сидевшие прямо на краях тротуаров, бросились искать убежища под навесами подворотен, а подворотни все были забраны решетками с кодовыми замками народившейся буржуазии, осколки пивных бутылок дрожали под струями, и девочка пришла домой вся, ну абсолютно вся мокрая.
Добрые люди помогли
Дмитрий Афонин, выехал из Ташкента
В 1991 году я вернулся из Минска, где служил в армии, домой в Ташкент. У нас был дом на краю города, свое хозяйство. Мне в Минске предлагали остаться после срочной, но я решил - нет, домой. Жителям Средней Азии европейская Россия казалась не самым сытым краем - у нас-то хлопок выращивали, и жизнь- то была побогаче. Разное говорят про советский строй - но если кому при нем хорошо жилось, так это нам.
А портиться все стало в начале 90-х. Откуда-то с гор начали спускаться ваххабиты. Это так считается, что они какие-то шибко религиозные мусульмане, - а на самом деле это конченые наркоманы, которые тупо вдалбливали узбекскому населению одну мысль: Узбекистан должен быть очищен от неверных. Узбеки их, к сожалению, слушали, развесив уши. И вот, едва до нас долетела весть о том, что в Москве произошел путч (никто ничего тогда не понял - кто свергал, кого), начались удивительные события.
Начали пустеть улицы - греки, немцы, крымские татары и представители других народов стали продавать дома. Идешь по улице - и на каждом доме объявление о продаже. Уже неуютно, так? Потом постепенно стали как-то отмирать контакты с коренными - у меня, например, был дружок-узбек, еще со школы. И вдруг он перестает со мной здороваться. Я ему: ты че, сдурел, что ли, подменили тебя? А он мне: а чего тебе надо-то? Дальше - больше. Выхожу как-то в сад, вижу, его дочка шестилетняя сидит у меня на черешне и обрывает ее. Я ей: тебя не учили, что в чужом саду разрешения надо спрашивать, прежде чем черешню рвать? А она мне знаешь чего в ответ? «А это наша махаля (микрорайон то есть), и наша черешня, а тебе в Россию пора ехать». И еще прибавляет «акулак» - белые уши, это они так русских называли. Я, значит, понимаю, кто ее научил таким речам, вытаскиваю его на улицу - а он мне: «А что тебе не нравится, акулак?»
Если бы это было единственное событие такого рода, я бы, может, не задумывался бы, - но это часто повторялось. Люди, узбеки, которые раньше здоровались, теперь делали вид, что меня не видят. Люди других национальностей массово продавали дома. Мне бы тогда еще в толк взять, что происходит нечто неприятное, но я все искал себе применения. Поступил в Ташкенсткий политех, но вскоре понял, что опоздал. Я когда до армии прицеливался к нему, там профессора были супер, очень сильная школа. Пришел после - уже преподаватели одни узбеки, и студенты одни узбеки. И многие таблицы умножения не знают. Заходишь на лекцию и слышишь: «А сейчас, товарищи студенты, повторим школьный курс…» Вот тебе и высшее образование. Посмотрел я на это дело, плюнул и пошел в узбекскую армию - в Минске-то мне хорошо служилось, вот я и решил снова в казармы вернуться.
Сначала меня послали миротворцем в Таджикистан, на афганскую границу. Вот там начался жесткач настоящий - если у нас резали только турок-месхетинцев, а с русскими просто не разговаривали, то там одна часть населения, «вовчики» так называмые, убивала другую, «юрчиков», а вместе они убивали все некоренное население. Это был ужас - на скотобойнях вешали людей на крюки и оставляли умирать! Представители некоренных народов оттуда на крышах вагонов эвакуировались; какое там дом продать, самим бы выжить! И вот нас, значит, в самое пекло и бросили. А там был район, где одни узбеки живут. То есть меня они послали, а сами не поехали своих выручать. У меня в роте были самаркандские иранцы, киргизы, таджики - только узбеков не было. Вот такое миротворчество.
Там я понял, что надо мне из Азии проваливать. Могу даже точно вспомнить день. Я как-то пошел на
